Сказ о Владе-Вороне

— Ты тарелочку-то поставь, — посоветовала Янга Яновна, — а я пойду кастрюльку заберу, пора мне. Ворон у тебя почти ручной, береги его. Вестник твой, опять же. Содержать найдешь где?

— Угу, — Олег кивнул. — Клетка. От попугая осталась.

— А не маловата ли будет? — засомневалась соседка.

— У нас когда-то ара жил, так что, думаю, в самый раз.

— Ну хорошо, раз так, — и она ушла, а Олег поставил тарелку на стол.

Ворон, услышав про клетку, нахохлился; однако, попробовав мясо, сменил гнев на милость. Ел он, можно сказать, интеллигентно, если не аристократично: зажимал кусок в лапе и клевал. Временами поглядывал так, словно Олег хотел утащить угощение из-под клюва, и тот, смирившись, пошел искать клетку.

Она обнаружилась в старом шкафу, заставленная так, что он едва все не проклял, пока нашел и вытащил. Однако главное было налицо: по размеру она Птицу вполне подходила. Ворон окинул клетку задумчивым взглядом, а потом посмотрел на Олега, словно на последнего предателя.

— Заходи, тебе здесь понравится.

Короткое «карк» в ответ было более чем скептическим, но Птиц повиновался, сел на насест и отвернулся, будто обидевшись. Олег, конечно, и раньше знал, что вороны считаются самыми умными птицами, когда-то даже передачу по телевизору видел, где сравнивали процентное соотношение мозга к телу: у человека, ворона, крысы и, кажется, дельфина совпадало. Еще он вроде как слышал, что эти птицы способны на творчество, складывая из стекляшек или мусора какие-нибудь узоры, и по куполам церквей катаются, развлекаясь, но не настолько же они умны, чтобы, говоря по-научному, идти на контакт?

Олег вздохнул и позвал:

— Птиц, а Птиц…

Говорить подобным образом казалось несколько диковато. Он никогда не понимал этих «муси-пуси» с животными. Стоило хотя бы во двор спуститься и на собачников взглянуть, как физиономию перекашивало, особенно от теток со шпицами и прочей мелкой пакостной дрянью. Овчарки хотя бы действительно умные интеллектуальные собаки, в отличие от этих сумочных живых игрушек.

Ворон удосужился обернуться, и выражение его… клюва? морды? (как правильно называется та часть головы, где у птиц расположены глаза, Олег не знал) стало каким-то заинтересованным.

— Не обижайся на меня, ладно?

Ворон снова отвернулся, а Олег, обозвав себя идиотом, поплелся на кухню: ему тоже хотелось есть, и, в отличие от черного приобретения, никакая сердобольная соседка не собиралась подкармливать его свежеприготовленным мясом — только «Доширак», только хард-рок.

* * *

— Птицу вольную в клетку сажать — дело последнее.

Олег вздрогнул и проснулся. Ворон смотрел пристально, пожалуй, даже слишком.

— Карр, — раздалось, как показалось, у самого уха; в темноте блеснул темно-синий глаз и послышалось хлопанье крыльев. Олег дотянулся до ночника и только когда включил свет с облегчением перевел дух.

Сколько помнил, всегда терпеть не мог свою кровать — с того самого дня, когда родители подарили ее на то ли седьмой, то ли одиннадцатый день рождения. Слишком широкая для одного, длиннющая и громоздкая (заправлять ее каждый раз было мучением). Вдобавок не имеющий изножья монстр обладал высокой головной стенкой, сделанной из двух деревянных штырей по бокам со встроенными в них поперечными железными прутьями. Вот верхний из таких прутьев и использовал ворон в качестве насеста. Как он выбрался из тщательно закрытой клетки — черт его знает.

— Летать хочу, — произнес Птиц слегка хрипловато. — Отпусти на волю.

Олег, в общем-то, и не удивился. Вороны человеческой речи подражали; правда, никто и никогда не упоминал, чтобы птицы умели грамотно строить фразы.

— У тебя крыло подбито, куда ты с таким полетишь? Вниз головой разве только, — ответил Олег зевнул и растянулся на кровати. Часы показывали три ночи, и вставать совершенно не хотелось. — К тому же не летаете вы ночами.

— Оно не болит почти. Ночь — самое мое время, пусти.

— Ты ж не сова!

Ворон ехидно покашлял, изображая смех.

— Окно сам закроешь, — буркнул Олег, отворачиваясь к стене. Он наконец понял, что этот разговор с Птицем — всего-навсего продолжение сна.

С утра окно было закрытым, клетка — пуста, а ворон требовательно каркал из кухни. Вот и думай теперь, где правда, а где игры подсознания и воображения.

— Птиц, не ори, Янгу Яновну разбудишь, у нее как раз кухня за этой стенкой. Есть будешь?

— Крр, — ворон склонил голову и слетел на пол, по-хозяйски поглядывая на холодильник, однако лезть в пышущую холодом штуковину не стал, придвинулся вплотную к ноге Олега и обозревал немногочисленные продукты. Есть, собственно, было нечего.

— Может, сардельку? — Олег надорвал целлофан и помахал перед клювом птицы. Ворон оскорбленно каркнул — видимо, толстый и розовый продукт колбасной фабрики напомнил ему что-то неприличное, и ретировался на подоконник, с немой тоской обозревая двор с высоты шестнадцатого этажа.

Олег, демонстративно вздохнув, принялся кромсать сардельку.

— Ну и зря. Хотя… — он задумался. — Вряд ли там есть мясо. Сплошной глюканат, то есть… глутамат натрия и соя.

От вчерашнего ступора не осталось и следа: с вороном хотелось говорить, и то, что тот отвечал, уже не казалось невероятным.

— Давай, одно яйцо мне, а второе — тебе?

— Давай, — отозвался Птиц надтреснутым, чуть хрипловатым голосом.

Олег аккуратно, чтобы не укатилось, положил небольшое (второй категории) яичко на столешницу. Ворон припрыгал на стол и, зажав его в лапе, принялся аккуратно подцеплять скорлупу клювом.

— А от яблока не откажешься?

— Не откажусь.

Так и стали жить. Причем клетку ворон использовал сугубо как отхожее место, не более. Облюбовал подоконник, угол книжного шкафа и стол. За Олегом ходил, будто хвостик, и несколько раз садился на плечо, вызывая шипение и дерганье. Терпеть пропарывающие футболку когти на своем плече Олег не собирался.