Сказание о пустыне

…Никогда в жизни я не испытывала ненависти. Не умела долго злиться. Мне было легко простить свекровь с ее кознями, потому что я смогла понять ее. А более никто и никогда не желал мне зла. Наверное, в том и состояло истинное счастье, которого я не ценила. И теперь вдруг осознала, как же легко мне было…

…Глядя на этих людей, слушая их разговоры, я задыхалась. Грудь сжималась от боли и гнева, который невозможно выпустить. Кричать? Плакать? Проклинать? Разве это что-то изменит? Они ждали моей истерики, косились с любопытством. С жадным, каким-то отвратительным интересом, от которого хотелось отмыться. А дышать становилось сложнее. Я решила, что не доставлю им удовольствия видеть мою боль. Пусть внутри все горит огнем, с губ не сорвется ни звука, а слезы… Слезы прольются когда-нибудь потом…

…Я желала им смерти. Чтобы они вообще никогда не рождались. Как допустили Небеса, чтобы, такие как они, ходили безнаказанными? Почему моя мать, Али и другие слуги погибли, а они остались живы? Почему Небо так несправедливо?

Укладываясь спать на первом привале, я долго вглядывалась в темноту небес и пыталась найти ответ среди звезд. Но они молчали и смотрели так равнодушно, что вспоминились слова кади: «…если когда-нибудь тебе потребуется помощь, проси пустыню. Она ответит. И поможет». И я попросила…

…А утром один из мужчин не проснулся. Во сне его ужалил огненный скорпион…

…Тихо в гареме владыки Аль-Хруса. Не играет музыка, не слышны песни и разговоры, лишь вздохи и всхлипы раздаются из углов, лишь едва различимый шепот передает сплетни из уст в уста…

Две жены у покойного Малика ибн Иса аль-Ахраб. И обе молоды, хороши, родовиты. Обе знают, что участь вдовы не завидна, особенно молодой вдовы, в расцвете лет оставшейся без мужа. Обе понимают, что положение их зависит лишь от милости аттабея и от того, какие мысли он вложит в голову наследника — сына от первой жены.

И злится, кусает губы гордая Зара — любимая дочь владыки Аль-Алина, шлет сообщение отцу с доверенным слугой, просит поддержки в нелегкий час. И письмо ее ложится перед Каримом, как и послание более сдержанной Латифы к возлюбленному брату с выражением беспокойства о судьбе совсем еще юного сына.

Читает аттабей, хмурится, откладывает листки.

— Этого еще не хватало… — бродит Пустынный Лев по покоям, которые никогда не любил и не считал своими. Но вот пришло время примерить, обжить, ведь дом разграблен и восстановлен будет еще не скоро.

— Жалуются? — верный Сулейман, лично возложивший ему на голову золотой эгаль, неотступно находится рядом. Он и помогает, и оберегает от тех, кто также не отказался бы получить власть. И Карим бы отдал, за долгие годы она ему успела смертельно надоесть, но от слова уже не откажешься.

— Просят. Боятся. Требуют… Латифа вновь в тягости, повивальная бабка пророчит ей сына, если он родится, для города будет лучше, но… Зара смогла родить лишь дочь, и, сколько бы Малик не посещал ее в последние месяцы, так и не зачала. Она злится, и нрав ее отнюдь не кроток. И что с ними делать?

Вздыхает начальник охраны. Воину понятнее, как навести порядок в разоренном городе, как приструнить людей и обеспечить исполнение приговоров местных судей и указаний аттабея…

— Отослать младшую к отцу? Девочка уже подросла, от матери не зависит, а в гареме спокойнее станет.

Качает головой Пустынный Лев, хмурится.

— Нельзя. Поддержка Аль-Алина нужна, особенно, если получится доказать, что беспорядок возник не сам собой, а был организован кем-то со стороны. И этот неизвестный пользуется покровительством шейха.

Пока им удалось выяснить, что в дома бедняков начали стучаться люди, называющие себя сборщиками налогов. Они говорили, что шейх ввел новые, показывали некие бумаги, вроде бы даже с печатями, а при отказе платить, начинали выволакивать людей из домов и бить. Глядя на это, горожане и взбунтовались. Кто-то пустил слух, что налоги одобрены аттабеем и еще несколькими высоко поставленными лицами, а дальше бунт было уже не остановить…

— Запереть?

Вздыхает аттабей, неспокойно у него на сердце. Знает он, что сын пустыни увел его семью из Аль-Хруса, но не спится ночами. Видится ему пустыня, отряд, что мчится по барханам, тела, что остаются на песке каждое утро. И муторно после таких снов, хочется сорваться с места и бежать, хватать коня и мчатся, лететь по песку туда, куда стремится сердце. Но знает хранитель Сердца Пустыни, что опоздает. Поздно, слишком поздно…

— Пригласи муллу. Скажи, что жены правителя глубоко скорбят о покойном муже и ищут утешения. И избавления. Пусть он побеседует с ними. Напомнит о старых обычаях, когда гарем правителя отправлялся следом за ним. Мои послания в Набир и Аль-Алин уже отправлены, со дня на день шейхи их получат. И дадут Небеса, воспримут их правильно. А там, посмотрим…

…Жестока пустыня, и порой демонстрирует нрав свой, отнюдь не кроткий. И, столкнувшись с ним, отступают опытные путешественники, понимают, что путь их в этот раз будет нелегок, неспокоен и долог. И те, кто дойдут до конца, возблагодарят и Небо, и Пески одинаково искренне…

…Впервые за свои годы Саид не знал, что делать. Он сотни раз ходил по пустыне, мог легко найти направление, знал, как переждать бурю, как выйти на караванную тропу, где отыскать оазис или тайник, спрятанный опытным караванщиком. Но в этот раз Великая Пустыня отказывалась благоволить своему сыну.

Четвертый день маленький караван брел по пескам. И никто не встретился на его пути. Ни звери, ни люди. Еще никогда пески не казались такими мертвыми. Безжизненными. Будто что-то нарушилось в привычной гармонии барханов, и привычные пути вдруг оказались закрыты. А запасы тем временем подходили к концу.

Саид прикрыл глаза ладонью, впервые не в состоянии выдержать блеск солнца. Горизонт оставался чистым, в какую сторону ни посмотри. Пусто. Одиноко. И… страшно. Чувство оказалось столь непривычным, что сын песков не сразу смог узнать его. Даже не страх. А некий древний, впитанный еще с молоком матери, ужас перед неизвестностью.

Они могли бы повернуть к Набиру, запастись там провизией, узнать сплетни и новости, а уже оттуда направиться к стоянке. Или же наоборот, остаться в городе и подождать появления кого-то из кочевников с товаром. Но дорога к городу словно потерялась. Раньше, легко сориентировавшись по солнцу, Саид уверенно направился бы в нужную сторону. Но теперь…

Пустыня шутила. Играла с ними. Она сговорилась с солнцем и Небом и не собиралась отпускать путешественников. Среди кочевников ходили истории о тех, кто заблудился в часе пути от города или стоянки. Люди просто ходили кругами и не могли выбраться. Не видели дороги. И умирали, замороченные, с широко распахнутыми глазами, которые и после смерти не закрывались. И глядели с безграничным удивлением и ужасом.

Сейчас детские сказки перестали казаться вымыслом.

— За что же ты так с нами? — спрашивал он пустыню. — Они ведь всего лишь дети. Здоровые, сильные, они многое выдержали. Разве не достойны они жизни?