Сказание о пустыне

Сердце сжалось, а затем застучало быстрее, слух неприятно кольнула фраза: «твоих детей».

— Возможно, ты хотел сказать: мою жену и детей?

Улыбка гостя стала грустной, а лицо его заметно омрачилось, будто на солнце набежала туча.

— Боюсь, у меня для тебя нерадостные вести, мудрый аттабей. Мой друг сделал все, что было в его силах, но не смог спасти твою жену. Ее забрали люди твоего старого друга аль-Хатума, и сейчас она уже приближается к Аль-Алину.

Вскочил Пустынный Лев, исказилось лицо его от ужаса и понимания, рука привычно легла на пояс в поисках сабли, но не нашла ее — не пристало правителю носить оружие в собственном дворце. Пальцы сжались в кулаки в бессилии и ярости. Молча смотрел на него гость и не спешил говорить, понимая, что не будет услышан.

Отступил аттабей, отвернулся к окну, что выходило в сад. Гнев душил его, страх велел седлать коня и мчаться прочь в пустыню. Отчаяние сыпало упреками и пеняло, что не послушал он себя раньше. Не поверил снам. А теперь… Поздно, уже слишком поздно догонять. Придется договариваться с шейхом Аль-Алина, и, хорошо, что у него есть, что тому предложить…

Только спустя четверть часа правитель Аль-Хруса заговорил:

— Я благодарен тебе за вести, почтенный Баязет. Думаю, ты понимаешь, что мне понадобится твоя помощь, чтобы попасть в Аль-Алин.

— Я к твоим услугам, мудрый аттабей…

…Песок… Здесь, на краю пустыни, он был иным. Светлее, мягче. Здесь и воздух не так обжигал жаром, а из сада и вовсе тянуло приятной прохладой, ароматами цветов, свежестью журчащих фонтанов. В Аль-Хрусе такое изобилие могло быть лишь во дворце шейха, а в Аль-Алине каждый обеспеченный господин имел бассейн или фонтан, не говоря уже о колодце. Здесь и на улицах росли высокие пальмы, дарующие скудную тень. Возможно раньше, до разграбленного дома и бесконечной дороги по пустыне, меня восхитили бы столь разительные отличия, но теперь…

…Время… Оно тоже изменилось. Перестало ощущаться. Я не могла бы сказать, когда мы прибыли в город. Вчера? Или два дня назад? Неделя прошла или десять дней? В тихой комнате, отделанной шелком и устланной коврами, в окружении безмолвных рабынь, готовых исполнить любой каприз, время перестало иметь значение…

…Солнце… Я так устала от его жара, что прохлада и тишина воспринимались благословением. Я бы и вовсе поверила, что попала прямо на Небеса, если бы не помнила, как мы достигли ворот города. Как упал под копыта коня убийца, что разрушил мой дом, и как нас вдруг обступили люди, оттеснили любопытных и проводили сюда… в дом почтенного аль-Хатума…

…Крики Абдулы стихли к полудню. Верный слуга долго метался в бреду, последние дни бросался на слуг, перестал узнавать людей и что-то постоянно причитал о голосах. Он то сжимал голову, то начинал биться о стены, то пытался выцарапать себе глаза, то вдруг затихал, будто прислушивался к чему-то, и начинал беззвучно плакать. Но теперь все его страдания остались позади…

— Скажи мне, почтенный, возможно ли, что женщина, которую привез мой слуга, наслала на него безумие? — аль-Хатум расположился в любимом уголке сада, рядом с небольшим бассейном, откуда хорошо был виден выход, ведущий в комнаты его гостьи. За три дня, прошедших с момента возвращения Абдулы, она ни разу не показалась ему на глаза.

— Вряд ли такое возможно, господин, — знакомый лекарь, один из многих, пытавшихся лечить его сына, расположился рядом, отдавая дань уважения гостеприимству. — Слухи о женщине, исцелившей кади, блуждают по пустыне, но я видел ее, и не заметил ничего примечательного. К тому же, мне показалось, что путешествие пагубно сказалось на ее разуме. Велика вероятность, что пустынная лихорадка передалась и ей.

— Что ты знаешь об этой болезни?

— Что она убивает, господин, и что лекарства от нее не существует…

— Но говорят, что кочевники вылечивают ее.

— Врут, господин. Или преувеличивают, возможно, дети пустыни и знают лекарство, но применять его нужно на ранних стадиях, когда сыпь только проступает, и разум еще не поражен.

Задумчив аль-Хатум, знает, что лекари тоже могут ошибаться, но и верить в проклятие, о котором шепчется весь дом, не желает. И когда гость уходит, он призывает к себе старую служанку, что когда-то давно являлась его няней. Старуха мудра и знает порой куда больше, чем все мудрецы пустыни.

— Что ты скажешь о жене аттабея? Рабыни говорят, что она почти не ест, пьет только воду и целыми днями лежит, глядя в стену. А встает лишь по большой нужде. Возможно ли, что разум ее поврежден?

Старуха, похожая на сморщенный урюк, садится рядом и подставляет лицо солнцу. В ее возрасте давно уже нечего прятать от него.

— Разум ее в порядке, раз она может осознать потребности своего тела. Но вот душа заблудилась… Она устала. И сейчас ищет покоя. Нужно время, чтобы она вернулась и исцелилась.

— Сколько времени?

Колышутся сухие плечи.

— Кто знает, господин? Может быть, неделя, а может быть, год… У каждого по-разному…

— Что ты можешь посоветовать, чтобы вернуть ей душу?

Думает старуха, жует тонкие губы беззубым ртом.

— Я слышала, у жены аттабея пятеро детей. А сердце матери всегда отзовется для ребенка…

Кивает аль-Хатум, улыбается, понимает, о чем говорит старая няня. Взмахом руки отпускает ее, и та поднимается, чтобы уйти. Но оборачивается…

— Еще я слышала, что в городе шепчутся… Аттабей прислал письмо шейху. Требует вернуть супругу, иначе… Любимая дочь шейха сейчас в его руках. Чтобы ты ни задумал, действовать надо быстрее…

Тень набегает на лицо аль-Хатума, руки сжимаются в кулаки. Снова заклятый друг встает у него на пути. И как только он узнал? Не иначе само Небо ему помогает…

— Благодарю, мать… Можешь идти, а мне нужно нанести визит шейху…

…Гуляет ветер над пустыней. Доносит слова, что сказаны на одном ее краю, до другого. Шепчутся пески. Убирают лишние слова, оставляя лишь суть и смысл. Слушает их шепот кади. Хмурится. Не торопится уводить свой народ со стоянки. Слышит он голос бури, что ходит кругами и грозит налететь, лишь только наперсник пустыни сделает лишний шаг.

— На что ты гневаешься? — спрашивает старик, когда на небе остаются лишь звезды и луна. — Разве мы забыли твои заветы? Разве нарушили данное слово? Разве плохо служили тебе?

Молчит пустыня. И впервые тишина ее кажется зловещей сыну песков. Мрачен он, не радуют его ни новости о старшем сыне, что покинул великого Звездочета и отправился в Аль-Хрус, ни возвращение младшего, который рвется сразиться с бурей, не ведая, что ту нельзя победить, ни даже дети аттабея, спокойно спящие в его шатре.