Сказания о недосказанном Том II

Вдруг дед услышал песню, своей, драгоценной бабули…

Просьба, убрать звук. Бабуля услышала в нашей комнате звонил мобильный. Дед сложил меха гармоники и пришёл послушать, звонил сынок.

Тишина, долгая, а потом прямая речь покруче, чем Персихора, в моей интертрепации.

Прошли и минуты и часы. Пока стало ясно обоим. Сынок был на Кавказе, одолел, покорил, очень трудную дорогу на озеро Рица. А теперь, едут домой.

Они, как всегда, по мнению бабули, в выходные дни, дрыхли до двенадцати, чесались, собирались, а потом мчались…

Ночь, темно, гололееедицаа, а им пятьсот километров, ночью, по серпантинам…Кавказа, потом ещё и по крымским строящимся, трудной, долгой этой стройкой века, дорогам, почти столько же!

Отец предупреждал. Он там бывал. И не часто, ему, рассказывал, сыну своему.

*********************************************

…– 1941 год. Война. Мне четыре годика, почти как теперь старшей внучке. Эвакуация на Кавказ.

Мама, и двое нас.

Отец остался в Крыму, истребительный батальон… а мы, на проливе в Керчи, бомбёжка.

Потом мама мне рассказывала, вот то, что записал тогда в свою толстую тетрадь.

… – Да вот, сынок, говорила тогда мама, отрывки, что сохранила память о твоем отце Ване.

***

… Старый Крым, – Карасу Базар, на большую землю, отправились сто человек, а семьдесят пять в землянках остались. Уже идти в такой поход, хоть и радостный не смогли, ослабели. Зима. Обувь осталась для питания. А что варили и какой навар с кожаных ботинок? Там пещеры и землянки. В пещерах хоть было чуть потеплее. Говорили и погиб отец, здесь бой был рядом, немцы выследили. А те, сотня ушли на берег, передали по рации, что Сталин пришлёт подводную лодку, забрать партизан на большую землю. Но, потом рассказывали.

… Подводную лодку не дождались, может потопила немецкая авиация или просто её не было. Так никто и не узнал, даже после войны. А те, которые не ходили с нами, уже половина, выжили.

А это рассказала мама, тоже, с отряда, Бартошин был, кацап и был у немцев но удрал или ещё что не помнит. Волков не известно имя и отчество, ой, вспомнила, Юрий Николаевич он был жив. Волков тоже ослаб и не смог идти, он остался жив. Где он? Начальник милиции, где мы жили до войны, Биюк Онлар, так он говорит, что всего было 700 человек, партизан. Начальник милиции Биюк Онлара, Рева, был в отряде, но когда Татаринцев, был в отряде, потом предал и сам, скрылся, предал, и выдал тайники с продовольствием, удрал, Рева убежал, но в армию его не взяли. В одном совхозе работали дядя Саша Запольский и Рева, так он на разговор не идёт. Рева не хочет вообще говорить на тему войны. Он живёт в Нижнегорском районе.

НАЧАЛО

… И вот она эвакуация. От пролива и бомбёжки быстро уходили на Кубань.

Но. Фашисты злились, что мы угоняли скот, да ещё племенной, чтоб сохранить породу, и овец угоняли. Понятно сожрут ведь вояки фашисты, если оставить. Да ещё племенной огромный бык, что бы стадо на Кубани росло, а не убывало. и был бычёк молодой, подростал, для работы, умножать стадо если с этим что случится. Война ведь а не прогулка. И на Кубани тоже доставали гады, бомбили.

Стадо большое, было хорошо видно на километры, фашистской раме.

Сопровождающие и охраняющие это добро, двигались на телегах.

Будки, как у цыган, шкурами покрытые, чтоб дожди не мочили, а после дождя, ароматизатор душистый, но дышали, затаив дыхание, особенно, когда пролетала немецкая рама.

Вот умницы, эти наши кормилицы, коровки. Их нужно было сохранить, беречь, спасать, ухаживать за ними. Ой, а какие они, очень умные эти наши кормилицы.

… Вот, сынок, какие воспоминания твоей бабушки, моей мамы.

– Коров то было, ещё после бомбёжек меньше, но стадо а нас, сопровождающих, и погонщиков мало. И, представь себе какой труд,– 45, 50 коров выдаивали, каждая доярка, а норма, до войны – 12. Руки потом болели. Страшно уставали. А они, коровки, бывало, одну доишь, остальные стоят, и лижут тебя, трудное было молоко. Трудно нам, тяжело и им, не доенным.

– Малий, был председатель, вспомнила.

Ох, а как вброд переправлялись через Терек. Воды, как после ливня. Горные потоки, а мы на телегах. Скот перегнали. Ничего, не утонули, а вот люди, и наша телега перевернулась и всё унесло. Только документы остались, а тетради. Отец писал дневники, утонули, унесло течением. Жаль. Три толстые тетради.

Летом около Шёлковской станицы, а у Гудермеса, опять бомбили, три дня стояли у Терека. Переправлялись войска, а мы ждали.

1942 год. Заболели малярией. Меня трясёт, говорит мама, а вот мы с Толиком ничего и едем дальше. Болеем на ходу. Температура высокая. А они, пацаны в бреду. Говорят, мама, печка горит жарко. Погаси, туши печку, жарко.

А и дурная была, укрою верблюжьим одеялом, толстое такое, думала пули не пробьют, а что мне было 25 лет. О пулях, что нам пули, думала, какое. Толстое, значит, не пробьёт. Это когда нас бомбили. Так я нас всех троих спасала, укрывала.

Комары малых заедали. Так он, Малий, руководил, мазь привозил и утром спрашивал, как дети. Спрашивал. Да, внимательный был, мазь от комаров привозил из Баку. А сейчас многие живут в Запорожской области, Большой Токмакский район, село Гришино.

– Даа. Было и такое.

Шли за Гудермесом. Там есть места, пустыни, и волки, преследовали нас, будки крыты кожей, шкуры от коров, а они воняют. А и волки окружают и воют. Воют. Ох, и страшно было.

Стадо, как мишень была, для самолётов, и бомбили, и стреляли и доставалось нам от этих бомбёжек.

Проходили где то в горах Кавказа, команда спасателей бурёнок была очень, очень маленькой. Это ещё труднее, чем линия фронта, говорил и утешал нас демобилизованный руководитель. Объяснял, что там, на передовой страшно, но были окопы, видели врага, где он, а тут. Голая степь, ни куста, ни дерева, и окопов, конечно не было. И, он, умница, как только пролетала рама, знал, что будут бомбить, и команда…– все врассыпную, разгоняли скот подальше в разные стороны и сами подальше от своих бурёночек. Тогда хоть бомбы не летели, а только с пулемётов, где было больше людей. Страшно. Жутко. Жестоко.

И вот. Идут наши телеги со стадами, тишина. Кавказ уже не бомбили и так медленно шли, что пацанята бегали рядышком или ходили до ветру. Вдруг, их начали обгонять, хоть и медленно горные люди на верблюдах. Ну, прошли они. Наш, главный уже был на фронте, который по ранению демобилизованный. Проехал на лошади и дал команду всем собраться, его предупредили, что горные люди очень опасные. Воруют всё что можно и нельзя. И вдруг недосчитали, детей. Потом оказалось, Колька пропал.

Наш был вооружён. Остановили кочевников. Оказалось, я сидел уже в корзине, с семьёй этих разбойников. И, только автоматная очередь, в воздух, нашего главного, убедила их вернуть нашего пацана, меня, которого они выдавали за своего. А я помню, мне понравилось на верблюде. Мягко, качает как в люльке, до войны, когда мы были маленькими.

… Вот такой, сынок, мой сказ про Кавказ.

Но.

Не для него, не обеспокоил, не предупредил, не упредил…поеду и всё тут.

И.

… Они с женой и двумя маленькими красавицами дочерьми, умотали, ладно бы на месяц, в отпуск, как было у нас, в молодые годы, а то на четыре дня…

И я решил его тогда, ещё, попробовать, усмирить своими страшилками…

Да нет, это были не страшилки, а этюд с натуры.

Расскажу, как штурмовал Гуниб…

Потом, в другой раз.

А сейчас, про охоту кавказскую.