Скопа Московская

И всё же гусары добрались до нашей пехоты — ударили в копья. Страшно и жестоко, стараясь расквитаться за весь страх перед обстрелом и гибель товарищей, не успевших даже пики для атаки опустить. С жутким грохотом и треском ломающегося дерева гусары врезались в ровные квадраты пехоты. И почти сразу в дело пошли длинные концежи. Гусары били сверху вниз, стараясь расшатать пехоту, заставить солдат нового строя, менее стойких нежели наёмники и шведы, побежать. Однако офицеры и унтера, стоявшие в их строю, срывали глотки, отбивались алебардами, не давая врагу проломить шатающийся, но державшийся каким-то чудом строй вчерашней посохи. Немцы и шведы ловко орудовали своими длинными пиками, стараясь выбить гусар из седла. С флангов поддавали жару мушкетёры, стрельцы и затинщики. Пушки до поры молчали — их время придёт, когда гусары пойдут на новый разгон для атаки.

Тем временем казаки Заруцкого и стрельцы Трубецкого принялись штурмовать крепостицы. В ход пошли сабли, короткие копья и бердыши. Огонь с флангов почти прекратился. Засевшие в крепостицах стрельцы и наёмные мушкетёры отбивались от лезущих через рогатки казаков и воровских стрельцов. Рубка шла такая же жестокая, как и ночью, вот только теперь враги отлично видели друг друга.

— Пора, — кивнул я Ляпунову. — Они достаточно втянулись в драку. Надо бить.

— Чтобы нас гусары стоптали? — указал мне на нависающие с флангов гусарских хоругви Прокопий Ляпунов. Лезть в драку рязанский воевода не спешил, однако и трусом показаться ему тоже не хотелось.

— А мы как татары, — усмехнулся я. — Налетим, порубим — и обратно под прикрытие пушек гуляй-города. Даже гусары сюда за нами не сунутся, понимают, что тут их только свинец да ядра ждут.

Я обернулся к тем дворянам и детям боярским, что взял под своё командование. Рязанскими людьми командовали Ляпуновы.

— Дворянство, — обратился я к своим людям, — вы были со мной при Клушине и под Смоленском. Я водил вас вчера в атаку. Сейчас надо порубить казаков да воровских стрельцов. Кто в Бога верует, за мной! Руби их в песи!

— Вали в хуззары! — подхватили дворяне и последовали за мной.

Ляпунову ничего не оставалось кроме как повести своих рязанцев на другой фланг.

* * *

Жолкевский указал на выезжающих быстрым галопом из-за гуляй-города московитских дворян.

— Александр, пан Дуниковский, — обратился он к командирам гусар, оставшихся в резерве, — вот ваша добыча, не упустите её.

И застоявшиеся, словно резвые кони, гусары ринулись в атаку. Теперь и для них нашлось дело.

Гусары рванули с места в карьер. Почти не шли шагом, сразу пустили коней резвой рысью, благо расстояние смешное. Могучие гусарские скакуны даже не заметят, как проскочат его. Опустились длинные копья, всадники готовились ударить, сломить, растоптать жалкую конницу московитов. Но как и вчера копейного удара не вышло. По сигналу дворяне и дети боярские бросили рубить стрельцов и пеших казаков и кинулись галопом обратно под защиту пушек и затинных пищалей гуляй-города. Соваться туда гусары не рискнули — ни Дуниковский, ни Балабан не были глупцами, чтобы кидаться на укрепление, которого коннице не взять. Даже лучшей в Европе.

Оба отряда вернулись на исходную позицию. Московиты же собрались и снова ринулись в атаку на пеших казаков и стрельцов. И во второй раз кинулись в драку гусары Дуниковского и Балабана, хотя и понимали — поместная конница не примет боя, уйдёт под защиту гуляй-города. Вот только бросать казаков и стрельцов нельзя. Если они не возьмут сегодня крепостицы, враг удержится в поле. А что будет завтра — Бог весть. Находившийся при дяде ротмистр Балабан знал насколько нестойка королевская армия. Сшитая на живую нитку она уже начинала разлезаться, словно латанный-перелатанный кунтуш. Вчера стрельцы вели себя на поле боя настолько пассивно, что их пришлось вернуть в лагерь. Сегодня казаков оказалось не выгнать в поле после ночной схватки, лишь самозванной московитской императрице удалось повлиять на их атамана. Венгерская пехота как и наёмники так и вовсе не показались на поле боя. И это на второй день битвы буквально под стенами вражеской столицы. Немыслимо! Но ведь завтра может быть ещё хуже…

Вот почему раз за разом гусары Балабана и Дуниковского кидались в атаку на наскакивавших на казаков и стрельцов московитских дворян и детей боярских. Несмотря на то, что никакого результата от их атак не было. Ни разу не удалось ни копья преломить, ни тем более концежи в дело пустить. Только зазря коней гоняли. И это вызвало ропот среди конфедератов, прежде служивших под началом Александра Зборовского.

— Хватит уже коням подковы сбивать, — решительно заявил командовавший ими Якоб Бобовский. — Этак кони пристанут раньше, чем мы в дело пойдём. А в настоящем деле на приставшем коне воевать скверно. Не пойдём мы с товарищами больше хлопьи спины прикрывать от московитских сабель. Коли вам угодно и дальше коней без толку морить, ваше право, паны братья, а нас от этого увольте.

— Если без вас атакуем, — заметил Балабан, — то на нас может разом вся конница московитов навалиться. Вместе с наёмниками. А нас одних мало для того, чтобы биться с ними всеми. Может и отобьёмся, да только с потерями. И всё потому, что ты, пан брат Якоб, конские ноги пожалел.

— И что же, — принялся спорить Бобовский, понимая, что если уступит без боя, конфедерация его не поймёт, — так и будем без толку скакать туда-сюда?

— Ровно до того момента, — ответил ему Балабан, — как наши горе-союзники возьмут передовые крепостицы московитов.

— А ну как не возьмут? — прищурился Бобовский.

— Дядюшка придумает что-нибудь, — уверенно заявил Балабан. — Он не хуже вражьего князя Скопина выдумывать горазд, главное, чтобы его послушались там. — Он указал на королевскую ставку.

И тут снова собравшиеся в кулак московиты обрушились на фланг и тыл казаков и стрельцов. Пришлось гусарам вновь атаковать без толку, бить конские ноги, хотя все знали — ни с кем им сейчас схватиться не придётся.

Жолкевский едва подзорную трубу не швырнул себе под ноги, видя, как московиты в очередной раз уходят от боя. Он понимал, что такие вот, воистину татарские, наскоки со временем окончательно расстроят ряды казаков и стрельцов. Те и так без особого успеха атакуют крепостицы, которые не сдаются, несмотря на успех ночной вылазки. Обтыкавшись свежими рогатками московиты и наёмники держались крепко и не давали врагу сбить себя с позиций.

— Нам нужны ландскнехты Вейера, ваше величество, — подступил к королю Жолкевский. — Нужно заплатить им, чтобы они вышли в поле и взяли для нас эти крепостицы.

— Быть может, удастся ограничиться венгерской пехотой? — поинтересовался Сапега.

Как канцлер, пускай и литовский, он отлично знал состояние королевской казны, и понимал, что выход на поле ландскнехтов проделает в ней основательную дыру.

— В самом начале ещё могли помочь и они, — жёстко ответил Жолкевский, — но теперь наши союзники на грани. Ещё две-три атаки московитской конницы, и они побегут. Тогда эти крепости придётся брать ещё большей кровью.

Король отлично видел, что без взятия этих проклятых передовых крепостей победы не будет. На них опирается оборона московитов, и пока крепостицы в руках врага, московиты и их союзники не отступят. Более того, наскоки поместной конницы придавали отваги и веры в победу даже московитским пикинерам, которые держались куда уверенней, чем вчера, отражая одну за другой атаки гусарии.

— Пан Вейер, — обратился к командиру наёмников король, — сколько там хотят ваши ландскнехты?

Староста пуцкий ответил. Король поморщился, однако велел ведавшему казной Сапеге выплатить всё до последнего дуката.