Скопа Московская

И вот теперь они вместе со стрельцами стояли у невысоких стен передовых крепостец и городьбы гуляй-города, высматривая приближающихся ляхов. Точнее не ляхов даже, а венгерских гайдуков и казаков. И те явились через два часа после полуночи — в самый тёмный час. Наверное, будь у Жолкевского под Клушиным побольше пехоты, он бы попытался провернуть нечто подобное. Тогда не решился, однако сегодня взял реванш по полной.

— Ползут, — выдал стоявший рядом со мной Зенбулатов, — что твои змеи подколодные.

Глазастый татарин первым увидел их, а после его слов и я разглядел где и в самом деле ползущие на брюхе, а где-то просто шагающие, сильно пригнувшись, чёрные фигуры. Малыми искорками горели в ночи скрытые фонари и просто фитили, от которых они собирались распаливать здоровенные фашины, что тащили на горбу, и их же вставят в петарды. Всё, чтобы как можно скорее разрушить стены крепостиц и более прочную городьбу гуляй-города.

— Па-али! — донёсся до нас командный возглас одного из стрелецких сотенных голов, и его тут же подхватили десятники.

К тому моменту враги миновали большую часть расстояния до стен передовых крепостиц и оказались на прямо-таки идеальной дистанции для пищального выстрела. Обе крепостицы словно взорвались изнутри, наверное, во королевском лагере в этот момент уже победу праздновать наладились, таким громовым и слитным вышел залп нескольких сотен стрельцов. К нему почти сразу добавились пушки, заряженные картечью, они выплюнули во врага тысячи пищальных пуль, буквально выметя всё пространство перед крепостицами настоящей свинцовой метлой. Как хоть кто-то мог пережить этот ад, я представлял себе слабо, однако верно говорят, не каждая пуля — в лоб. Казаки и венгерские гайдуки, поняв, что обнаружены и скрываться больше смысла нет, ринулись в атаку.

Для начала они дали ответный залп, правда, не столь плотный, просто палили из мушкетов, которые заряженными несли с собой. Стреляли больше для острастки — вряд ли кто из них всерьёз думал, что попадёт. Да и всегда же хочется пальнуть в ответ, раз уж пережил вражеский выстрел. Ну а после, побросав мушкеты, ринулись в атаку с саблями наголо. Правда, и про и фашины с петардами не забывали. Уж кем-кем, а глупцами их командиры не были, и понимали, главная цель нанести как можно больше урона стенам, а не людям. Людьми завтра будут гусары заниматься.

— Не допускать их к городьбе! — надрывался Ляпунов, руководивший обороной одной из двух передовых крепостиц. Во второй я воеводой поставил Михаила Бутурлина, таким образом разделив рязанских и калужских дворян, которые, несмотря ни на что, всё ещё глядели друг на друга без особой приязни. Никакого боевого товарищества у них не было и в помине. — Пали по ним, души стрелецкие! — надрывался Ляпунов. — Пали, кто в Бога верует!

И стрельцы спешили выполнить его приказ. Палили густо, уже не залпами, как в первый раз, а как можно скорее. Зарядил, высунул пищаль меж кольев городьбы, пальнул, и обратно — перезаряжаться. Казаки с венгерские гайдуками неслись вперёд короткими перебежками. Шагов десять. И как только затрещат выстрелы — сразу падали ничком, скрываясь в темноте, так что не понять сразу, убит он, ранен или же просто завалился и только ждёт, чтобы подскочить да снова ринуться к стене со своей фашиной или бочонком с порохом. Иные из них успевали перезарядить пищали, прямо лежа на земле, и прежде чем снова кинуться к стене, стреляли по крепостцам. Иногда попадали, даже из гуляй-города видно было, как то один то другой стрелец валится на землю, сбитый шальной пулей. И всё равно странная эта ночная перестрелка затянуться не должна, очень скоро дойдёт до сабель.

Оказавшись под самыми стенами, гайдуки с казаками ринулись на штурм. Пока один укладывали под стены пропитанные смолой фашины и прибивали петарды, другие полезли на те самые стены и схватились со стрельцами. В дело пошли бердыши, копья и рогатины, которыми были вооружены стрельцы, ими весьма удобно обороняться из-за укрытий. Однако враги упорно лезли через невысокий частокол, рубили саблями и палашами, стремясь выбить древко или отсечь неосторожному стрельцу пальцы. Вот тут-то и пришла пора детям боярским показать на что они способны в съёмном бою.

— Руби их! — как безумный заорал Захарий Ляпунов. — Бей-руби, кто в Господа-Бога верует!

И первым обрушил саблю на чубатую казачью голову, раскроив её до челюсти — так что зубы во все стороны полетели.

Закипела на невысоких стенах крепостиц жестокая рукопашная схватка. Брёвна их уже тлели снизу, кое-где удачно подожжённые, но это никого не смущало. Сейчас там люди убивали друг друга с небывалым азартом и жестокостью. Гайдуки с казаками стремились взять крепостицы, выместить весь страх последних, таких долгих минут, что они вынуждены были ползти под обстрелом, опасаясь лишний раз голову поднять. Стрельцы и дети боярские сражались за свои жизни, понимая, никто никого этой ночью щадить не будет. Здесь дерутся насмерть.

Нам оставалось недолго ждать начала такой же. Гайдуки с казаками уже спешили к нам, пригибаясь под выстрелами из пищалей и пушек, валились на землю, кто притворно, кто на самом деле поражённый пулей, однако упорно лезли к городьбе гуляй-города со своими пропитанными смолой фашинами и петардами. Их несли к нашей городьбе куда больше, чем к стенам крепостиц. Здесь от пороха будет куда больше толку. По ним азартно палили стрельцы из пищалей, стараясь перезарядить их как можно скорее, чтобы выстрелить снова. Целиться особо никто не пытался — били как можно чаще, не жалея пороха и пуль, как и было приказано. Десятники с сотенными головами молчали, понимая, что от их команд теперь, когда никто правильных залпов давать не собирается, будет одна лишь неразбериха. Куда чаще они вместе с теми дворянами сотенной службы, что я взял с собой на оборону городьбы стреляли из пистолетов, а кое-кто даже достал и пустил в дело саадачный набор.[1] Как и дети боярские из спешенных мной и приведённых на оборону гуляй-города, они ловко пускали стрелу за стрелой через городьбу. Многие, зная, что им предстоит, подготовили побольше обмотанных паклей стрел, которые поджигали прежде чем пустить во врага. Так что даже не попав ни в кого, они помогали стрельцам и прочим, освещая пространство перед гуляй-городом сотнями живых огоньков. Казаки с гайдуками топтали их, однако огненных стрел было слишком много, а занявшийся их тушением сразу оказывался идеальной мишенью для пищали или того же лука.

— Отлично бьём гадов! — приветствовал я сразу всех обороняющихся.

Вряд ли меня слышали в крепостцах, там шла безумная свалка, не до посторонних криков. А вот гуляй-город откликнулся почти победным рёвом. Из-за городьбы воевать с ляхами оказалось не так и страшно, не то, что вчера в поле. Но ведь будет ещё и завтра, которое враг пытается себе этой ночью облегчить.

В самом начале вражеской атаки, когда первые из моих людей начали пускать стрелы, Зенбулатов притащил мой саадачный набор. Я несколько раз ещё у себя на московском дворе пробовал пускать стрелы, убедившись, что тело само знает, как это делать, даже попадал в цель неплохо, хотя до того же Зенбулатова мне было в этом деле очень далеко. Татарин как будто родился верхом и с луком в руках. С тех пор саадачный набор так и ездил со мной в обозе. Я не взял его ни при Клушине, при у стен Смоленска, не собирался и сейчас пускать в дело, однако память князя Скопина пришла на помощь, подкинув важный факт. Стрелять из пистолета пешим, высовываясь меж брёвен городьбы, будто стрелецкий голова, для князя да ещё и потомка Рюриковичей весьма серьёзный урон родовой чести. А вот из лука пострелять, дедовскую науку и удаль показать всем — другое дело, весьма чести и славе угодное. Даже если и не попаду ни в кого — ночь же кромешная, а стрелять приходится через стену, навесом, считай, вслепую. Тут только удача или воля Господа может стрелу направить. Да и убьёт если кого, разве потом отличишь, где чья стрела была. Не подписаны же они.

Как ни устал за день, а первый же выстрел из лука получится просто загляденье. Наложил стрелу, тут же натянул одним уверенным движением — и сразу пустил через стену. А левая рука уже сама собой тянется к налучу за следующей. Так и пускал стрелы, покуда налуч не опустел, но кто-то из послужильцев сразу подал полный, и я сразу же выхватил из него стрелу.

Когда опустел третий колчан, я вскинул лук с последней стрелой из него, но не успел пустить её через городьбу. Поверх остро затёсанных брёвен частокола высунулась чубатая казацкая голова. Ловким движением первый из добравшихся до городьбы гуляй-города казаков Заруцкого взобрался на неё, на мгновение усевшись верхом, и тут что повалился обратно. Тело князя Скопина опередило мой замешкавшийся разум. Руки сами собой нацелили лук прямо в грудь отчаянно смелому казаку, пальцы, сжимавшие тетиву вовремя разомкнулись — и стрела ударила точно туда, куда я глядел. Прямо под сердце. На казаке были только рубаха, несмотря на ночной холод, и от стрелы она спасти точно не смогла бы. Он глянул на стрелу, вошедшую почти до середины древка, схватился правой рукой, чтобы вырвать её из груди, но не сумел удержаться на частоколе и повалился назад, к своим.

Таких отчаянно-храбрых было не так уж много. Всё же штурмом брать гуляй-город они не собирались. Однако они вынудили нас подняться к стрельцам, чтобы прикрыть тех своими саблями, как делали это дворяне и дети боярские в передовых крепостцах. И всё же если там уже вовсю кипел отчаянно-жестокий съёмный бой, то у нас лишь самые безумные пытались перебраться через частокол, чтобы схватиться с нами на саблях. Большинство же ограничивалось стрельбой снизу или же спешили убраться подальше, закинув под городьбу горящую фашину. Городьба уже тлела в нескольких местах, но петарды пока прибить на неё не удалось — всех, кто нёс их, успевали застрелить раньше. Под частоколом уже валялось прилично покойников и с каждой минутой ночной схватки их становилось всё больше.