Скопа Московская

— Солдаты ропщут, — честно сообщил он мне перед советом. — Многие не верят в победу. Клушино показало, что мы можешь побить поляков, но Смоленск не стал убедительной победой, а трофеи оказались хуже, чем всем бы хотелось.

Конечно, всем хотелось захватить королевский лагерь — уж там-то было чем поживиться, куда существенней, нежели в осадных станах Дорогостайского и братьев Потоцких.

— Сегодня же день сражения ничего не дал, — продолжал говорить, словно гвозди в гроб вбивал, Делагарди. — Потолкались на поле и отступили. Никакого результата. Завтра немцы могут отказаться выходить в поле. За шведских солдат я уверен, а вот наёмники, — пожал плечами генерал, — на них положиться можно лишь, когда исправно платишь.

Намёк был более чем прозрачный, однако денег мне царственный дядюшка не прислал ни полушки, несмотря на все мои просьбы и челобитные от дворян и детей боярских, а также коллективное письмо немецких наёмников.

— Один день, Якоб, — решительно произнёс я, и решительности в голосе моём было куда больше, нежели я испытывал на самом деле. — Надо встать между крепостицами, не дать полякам пройти между ними. Когда навалятся совсем сильно, отступить в гуляй-город, там мы примем последний удар.

— Если гусары войдут внутрь, будет резня, — выдал очевидное Делагарди. — К тому же, у них достаточно казаков и прочих людей, привыкших драться пешими и без строя.

Правда, если дойдёт до боя в самом гуляй-городе, наёмники, скорее всего, будут драться не хуже остальных. Жить-то всем хочется, а гусары с казаками вряд ли пойдут с ними на переговоры, особенно казаки, которые попросту не поймут что там им немцы лопочут.

На самом же военном совете мрачный Делагарди едва ли произнёс десяток слов. Коверкал он их немного сильнее обычного, что выдавало его волнение.

— Ночью надобно побольше людей в караулы, — первым делом высказался на совете князь Хованский. — Ляхи ночью могут казаков или венгерцев подослать, чтобы они стену гуляй-города и передовых крепостиц наших подожгли или петардами подорвали. Пороху Жигимонту хватит на это вполне.

Память князя Скопина тут же подсказала мне, что венгерские гайдуки и казаки как нельзя лучше подходят для подобных дел. И то, что у Жигимонта в армии они есть, а у нас — нет, весьма скверно. Противопоставить им я мог только спешенных дворян поместной конницы, что и собирался сделать.

Конечно же, они пришли ночью. В этом никто не сомневался, и не сомкнул глаза до самой атаки. Атаку ждали в самый тяжкий час стражи, выставили самых молодых, кому ночь не спать после боя куда как проще, нежели более опытным. Опыт-то приходит с годами, а время никого не щадит. К тому же я вспомнил разговор Жеглова с Шараповым из знаменитого фильма «Место встречи изменить нельзя», где Шарапов рассказывает, что в наблюдатели старался ставить новых людей, потому что у тех, кто давно смотрит, глаз замыливается. Вот я и велел удвоить караулы и менять людей, чтобы каждый дольше пары часов на одном и том же месте не дежурил. Если уж не спится, так погляди в другую сторону, где кусты не примелькались.

После полуночи я приказал утроить караулы, чтобы они не просто обнаружили врага, но если он подберётся слишком близко, то сумели бы отразить первую атаку. Люди менялись также каждый час, но теперь на каждом посту дежурили по десять стрельцов и спешенных детей боярских.

Это решение далось мне нелегко, однако я принял его с тяжёлым сердцем, понимая, что популярности мне оно не добавит. Дворяне и дети боярские — это всегда конница. Они готовы идти пешком на приступ, потому что верхом на стену не взберёшься. Готовы хоть всю ночь дежурить без сна, но в сёдлах или рядом с лошадьми. Но мне они нужны были в крепостцах, чтобы своими саблями и умением в съёмном бою, даже пешем, поддержать стрельцов. В ночной тьме до стали дойдёт очень быстро, а стрельцы всё же далеко не так ловки в рукопашной, как казаки или венгерские гайдуки. Я сто раз пожалел, что у меня в войске нет своих казаков, но они либо служили самозванцу, как те, кто пошёл за Заруцким, либо просто выжидали, не спеша приходить на помощь московскому царю. Царственный дядюшка мой не раз писал им письма и слал богатые поминки донской старшине, однако как татары, казаки предпочитали не вмешиваться.

Я сам обратился к дворянам, собрав всех на небольшом поле за гуляй-городом. Многие из них уже стояли пешими, лишившись коней в недавней жестокой рубке. Однако таких, оставшихся безлошадными, были слишком мало, да и многие среди них были ранены, хотя и не спешили отъезжать с боя.

— Дворянство, — обратился я к ним, — сегодня мы просидели полдня в сёдлах без толку. Ляхи так и не сунулись к нам. Значит, хорошо мы угостили их до обеда, что после они за добавкой не пришли.

Мои слова вызвали смешки. Конечно же, это была откровенная похвальба. Все понимали, что мы едва вырвались сегодня, и не приди нам на помощь наёмные кавалеристы, всей поместной коннице пришлось бы очень туго. И погибших, раненных и оставшихся безлошадными было бы намного больше.

— Но нынче они полезут к нам, — продолжил я, — аки тати нощные. И надо оборонить от них гуляй-город и крепостцы, что за нами остались.

— Обороним, князь-воевода, — выпалил кто-то из рязанских дворян. — Хоть всю ночь просидим в сёдлах без сна, а воров ляшских не допустим.

— В том и дело, — приступил я к самому сложному, — что не верхами надо стражу стоять, но вместе со стрельцами в крепостцах да у городьбы гуляй-города.

— Это что же, нас с городовыми стрельцами сровнять хочешь, княже? — первым опомнился Захарий Ляпунов, возглавлявший рязанских людей.

Старший брат его сам в бой идти не спешил и оставался в таборе, возглавляя конный резерв, составленный из его выборных дворян. Они должны были вмешаться только если опасность будет грозить самому гуляй-городу, потому и не отправились выручать нас, когда мы дрались в окружении. Тут ничего зазорного не было, воевода Прокопий Ляпунов выполнял мой приказ и выполнил его в точности.

Упрёк Захария был вполне заслуженный и вызвал ропот одобрения среди дворян и детей боярских. Драться пешими, даже по приказу, для них слишком большой урон чести.

— Ляхи пешими на приступ пойдут, — ответил я, — а на коне ночью не сильно разгонишься, ноги можно ему переломать. Почти сразу в сабли ударят, съёмный бой пойдёт, а в нём стрельцы слабы. Пальнуть может раз и успеют, но после, как до стали дело дойдёт, вражьи венгерцы да казаки с ними справятся, даже бердыши не помогут. Всё то вы и сами знаете.

— Значит, кроме как нашими саблями никак не оборониться, — теперь уже заговорил Граня Бутурлин.

— Я сам пешим встану с саблей у городьбы гуляй-города, — заявил я, как будто не услышав его, но давая ответ, — и до утра глаз не сомкну, если понадобится.

Конечно, это весьма серьёзный урон чести, однако теперь, видя, что я готов к такому, мало кто откажется последовать моему примеру. С одной сторону, раз князю и воеводе не зазорно драться пешим, так простым детям боярским и подавно. С другой же, я показал им, что готов поступиться честью ради дела, чем в общем-то не оставил выбора. Раз уж сам иду на такую жертву, так и другим не зазорно будет.

Первым спешился Михаил Бутурлин, младший родич не сильно отстал от него, да и Захарий Ляпунов следом ударил каблуками в утрамбованную почти до железной плотности конскими копытами землю. Они только что шапки себе под ноги не кидали с криком «Пропадай моя телега!», но вид имели вполне соответствующий. Простые дворяне и дети боярские поспешили за воеводами.