Скрепы нового мира

– Ты слышишь?
– вдруг прервала повисшую паузу Саша.
– Музыка!

Я покрутил по сторонам головой, и верно, разобрал медные такты, доносящиеся откуда-то со стороны ратуши.

– Давай посмотрим?
– нетерпеливо заерзала по стулу Саша.

Еще бы! Она отчаянно скучает, да и мне, признаться, тоже интересно. Месяц назад, на неожиданный в горном краю праздник рыбака, местные устроили качественный перфоманс - что-то типа костюмированной монстрации с чучелами рыб на палках. Саша тогда была слишком слаба для выхода на улицу, поэтому ее не взяли, и она две недели дулась на меня, врача и сиделок.

– Сейчас отдохнешь и пойдем, - легко согласился я.

– Ох, как же далеко мы сегодня забрались!

Я улыбнулся скрытому подтексту: последнее время жена полюбила кататься у меня на руках. Мне не в тягость, сейчас в Саше весу как в подростке, немногим более двух пудов. Ношу прямо со стулом, лишний раз тревожить грудь все еще крайне не рекомендуется, тем более, так проще, удобнее и, кажется, приличнее. А что прохожие оборачиваются, так это их личные проблемы - Дойчланд, во многом благодаря нашему "обратному палу", все еще совершенно свободная демократическая страна.

– Держись крепче, - предупредил я.

– Под ноги смотри!
– ухватилась за край сиденья Саша.

– Поехали!

Добраться до ратуши быстрым шагом - совсем несложная задача. Можно сказать, мы даже не опоздали, самое интересное еще не началось.

Прямо в центре площади высилась примерно на два моих роста какая-то заботливо укрытая белым полотном штуковина. Вокруг нее, в парадном строе, выстроились несколько десятков полицейских чинов, мэр, чиновники и почетные граждане. За их спинами - поблескивали трубы местного оркестра, а вокруг, от края до края, густо толпились горожане. Чего-то ждут, а заодно - слушают речь про патриотизм, верность долгу, мужество, отвагу, и прочие непреложные ценности развитого европейского государства.

– Памятник поставили, - донес я до Саши обрывки услышанных фраз.

– Бисмарку?

– А кому же еще?!

Не виноват я, что бронзовый, гранитный или гипсовый Бисмарк в Германском рейхе едва не дотягивает до Ленина во времена СССР. Стоит, сидит, бежит, лежит - во всех мыслимых позах и перед каждым вторым сараем.

– Смотри, вроде покрывало снимать собрались!

И верно, под частый барабанный стук холстина поползла вниз...

– Wahnsinn!
– опередила меня Саша.

На бронзовом осколке стены стоял, чуть наклонившись веред, бронзовый же полицейский. Широкоплечий, при полном параде, то есть в форме и шлеме, он одной рукой придерживался за стилизованный флагшток, вторую - выбросил кулаком вверх. Мужественное лицо как будто спрашивало: "а что ты сделал для разгрома нацизма?!"

– Лейтенант Клюгхейм!
– узнал я лицо.

Надо же было мне три месяца назад, на крыше ратуши, попасть под объектив фотоаппарата! Да не простого обывателя, а самого Джонса Гаррета.* Фото, надо заметить, получилось весьма так себе, силуэт с минимумом деталей на фоне заходящего солнца, однако авторитет популярного журналиста сделал свое дело. Кадр просочился на страницы газет, а чуть позже - попался на глаза политиканам. Собирающим силы для отпора "походу на Берлин" Брюнингу и Гренеру позарез требовался символ - героически погибший "лейтенант под республиканским флагом" идеально подошел на эту роль.

– Он был без шлема, - проворчал я.

– А ты откуда знаешь?
– как-то очень подозрительно насторожилась Саша.

– Тут полгорода его без шлема на стене видело, - я кивнул головой в сторону ратуши.
– Хотя я скульптора понимаю. Так, то есть со шлемом, сразу понятно - полицейский подвиг совершил, а не какой-нибудь левый проходимец вылез.

– "Гитлер капут" тоже полицейский кричал?

– Наверное, - как можно более беззаботно пожал плечами я.
– Хотя мне кажется, лейтенант вопил про что-то совсем иное, да только зеваки неверно разобрали слова.

– И Мерседес наш сам собой в ратушу залетел?

– Лейтенант попросил прокатиться, - с легкой совестью повторил я вошедшую в полицейские протоколы историю.

– Не мог же я отказать представителю законной власти в помощи?

– И чек на сотню тысяч ты вдове лейтенанта выписал за разбитую машину?

– Ты же сама все знаешь, - в попытке сменить тему я склонился к Сашиным губам для коварного, совсем недружеского поцелуя.
– История с подвигом лейтенанта сильно на меня подействовала. Настолько, что я тогда не удержался, и все же сделал предложение одному важному господину... да-да, тому самому, который из Кельна.

– Ох, Хорст, лучше признайся, сколько миллионов ты ему пожертвовал на создание новой парти!

– Если без продыху копить, кубышка треснет, - невинно пожал плечами я.
– Последний нырок Доу вниз, впрочем как и быстрый отскок, позволили нашему Quantum Fund заработать неприлично много. С таким капиталом без политической крыши работать уже нельзя, да и в рамках биржи нам стало тесно... а политику Брюнинга по сокращению расходов, если смотреть на нее с позиции макроэкономики 21-го века, назвать иначе как безумием язык не повернется.

– Dummkopf! Канцлер голод!** Да его программа и без знаний будущего неадекватна, - возмутилась Саша.
– Зарплаты срезал. Пенсии срезал. Пособия по безработице - и те срезал. Как специально*** избирателей в объятья коммунистов да нацистов загнал!

– Герой, остановивший тремя ротами рейхсвера марш нацистов под Лейпцигом, политик, вынудивший Гитлера с дружками свалить в Швейцарию, - поддразнил я негодующую жену.
– Аскет, живущий исключительно ради счастья германского народа. Депутат, отдающий большую часть зарплаты бедным рабочим... еще и в пиаре толк знает, вот не верю я, что местные бюргеры раскошелились на памятник лейтенанту без подачки из Берлина.

– Что же ты тогда в партию Центра не вступил?!

Провокация с недружеским поцелуем повернулась неожиданной стороной. Да и тема пикировки ушла слишком далеко от шуток. Поэтому продолжил я серьезно, тщательно подбирая слова:

– Когда у тебя миновал кризис, я всерьез думал поддержать партию Центра. Ведь кого еще?! Коммунисты переобулись на лету в паинек и лучших друзей эсдеков,**** чума на оба этих дома. Народники подобрали к себе недобитых наци. Остаются местечковые фермеры да баварцы, простые честные парни, у которых нет ни идей, ни перспектив. А Брюнинг... на первый взгляд он всем хорош. Решительный антикоммунист и антифашист, по реальным полномочиям теперь едва ли не диктатор. Вдобавок, рисков доиграться до нового фюрера с ним нет; фюреры, по крайней мере поначалу, опираются на популярность в народе, а ты сама назвала Брюнинга "канцлером голод". И это еще одно из самых мягких его прозвищ.

– Рейхсвер... и Рейхстаг, - прервала меня Саша.
– Вот его реальная опора.

– Именно!
– обрадовался я пониманию сути.
– Брюнинг как мог старался тянуть эту ниточку, отложил выборы аж до самого декабря, но отменить совсем их не мог; а после выборов, без резкого изменения экономического курса, он кресло ни за что не сохранит.

– Он за него и не держится, - заметила Саша.

– Не держится, - согласился я.
– Куда хуже, считает, что только он один может спасти Германию. Фанатика нельзя убедить в необходимости перемен, особенно если он мыслит как твердолобый бухгалтер, исключительно двумя действиями арифметики в масштабе оборотно-сальдовой ведомости. Не получилось поднять государственные доходы - значит, надо урезать социальные расходы и увеличить налоги. А то, что такие действия тут же отзовутся падением производства, дикой безработицей и еще большим снижением этих самых госдоходов - понять не способен. Еще и радуется, как дурак, что инфляция не растет.*****