Случайному гостю

Я ринулся собирать тарелки из-под борща. Тётя Женя намерилась было перехватить инициативу, но потом передумала.

— Приятно побездельничать, — сказала она. — Дай, мама, я покурю…

И кухню затянуло дымом. Закурили почти все присутствующие — окутанная ароматными клубами кухня колебалась вместе с помандерами, в преддверии Ночи ночей.

Бабушка подошла ко мне со стопкой разных тарелочек и блюдец.

— Почти всё съели, — удовлетворённо сказала она.

— Саранча, — буркнул я и включил воду, от вырвавшейся из крана струи пошёл пар.

— Чего ты смутный? — примирительно спросила бабушка. — Разве есть повод? Всё же Вигилия, не час для печали…

— Мне тревожно, — сказал я и сполоснул супницу.

— Но то поработай — работа гонит злые думы, — ответила бабушка, старательно вытирая вымытые тарелки.

— Так могла бы сказать лошадь, — заявил я и прикрутил кран. Бабушка отнесла тарелки и супницу в буфет и незаметно погладила створку пенала. Я почти услыхал, как звякнули ключи у бабушки в кармане.

— А когда подарки? — звонко спросила от стола тётя Зоня и покачалась на стуле. — Хочу подарки… — стул скрипнул.

— Я схожу за ножницами, — Ева, словно расплетясь, расскрепив руки-ноги, — поднялась с места, очень даже изящно. Высокая, рыжеволосая — будто родная кровь. Вся в чёрном — она всегда носила чёрное: «Мне так проще…»

— Захвати что-то тёмненькое, — сказала ей вслед Неля. — На глаза.

К Еве все почему-то обращались на ты. Так повелось. Она не возражала.

Я вернулся за стол. Переставил чашки, тарелочки для торта, пораскладывал ложечки. Неля расставила на столе вазы с печеньем, поднос с пряниками, тётя Женя бережно принесла расписанную чуть выцветшими земляничинками подставку для кекса на короткой толстой ножке — на ней подавали «Яблоки императрицы» — вайнэпфели.

Ева обернулась стоя на пороге, приподнялась на цыпочки и высунула кончик языка.

— О, — сказала она, глядя на яблоки, — «Белая борода». Старое явство, — и скрылась.

Бабушка протяжно посмотрела ей вслед и встала.

Кузина Сусанна сидела на краешке стула — хрупкая, словно старый фарфор, в одной руке она держала высокий фиолетовый бокал с чем-то, чего явно к столу не подавали — так ароматно наш компот не пах, в другой руке у неё был янтарный мундштук. Меленько прихлёбывая свою амброзию, кузина Сусанна говорила бабушке:

— Вот как умер Брежнев — фигурное катание не то. Не то. И вообще как-то невесело…

Бабушка кивала в ответ и передвинулась поближе к пеналу, так, чтобы в любой момент коснуться его створки пальцами, ладонью.

Витя встал из-за стола и прошёлся под «линкой» — походка его была какой-то расслабленной. «Так компотом обпиться, — восхищённо подумал я. — Я бы уже и не дышал».

Он тронул подарки, верёвка дрогнула. Витя сел на место, зачарованно разглядывая раскачивающиеся мешочки.

— …И я ему говорю: «А вот это уже личное. Глубокое и чистое», — рассказывала тётя Зоня сестре, накручивая локон на палец.

— Пропаренная банка для закрутки? — не удержался я. — Очень похоже!

— Расставь, Лесик, чашки, — беззлобно сказала тётя Женя, вторая тётка даже бровью не повела в мою сторону. Я призадумался.

Чашки у нас старые. Зато их много — больше двадцати. По-моему, это остатки трёх сервизов. На некоторых нарисованы ирисы — синие, лиловые и жёлтые, есть чашки, сделанные в форме кувшинок, и бабушка, очевидно из вредности, называет их лотусами. На донышке каждой из чашек-лотусов дремлет нарисованная белокурая девочка, бабушка зовёт её — Цалинка. Есть мои любимые — с птицами: сикорами-синичками, гилом-снегирём и клёстом — второе имя его звучит подозрительно, бабушка обзывает его — «крыжедзюб».

Не совсем мне понятно, как весь этот фарфор пережил войну, послевойну, да и довойну — не разбился или не был продан в рабство — там, за Оперой.

— Они ховались. Прятались. Спаслись, — кратко отвечала бабушка. — Вещи прячутся абсолютно лучше, чем люди.

— Мы все равно их находим, — сказал тогда я. — Я вот знаю, куда вы положили мою книжку, например.

Неля теребила свою «цыганскую» шаль и вывязывала из её бахромы узелки. Витя ещё раз прошёлся под верёвкой с подарками; вслед ему вышагивала Вакса, нервно машущая хвостом. Тётки развернулись в сторону «Щелкунчика» — где перед Машей и принцем плясала Тростниковая Флейта.

— Сколько ей лет? — спросила тётя Зоня сестру и подбородком указала на Максимову.

— Да наверно к сорока, — ответила тётя Женя и ухватила листик базилика.

— А смотри, — сказала ей сестра. — Совсем как девочка. А мы с тобой…

— Ну мы тоже не мальчики, — улыбнулась тётя Женя. — И не похожи.

Кузина Сусанна разожгла очередную папироску — из бабушкиных запасов.

— То всё, — усмехаясь и пыхая дымом в такт своим смешкам, произнесла она, — чары сцены, грым, иллузия…

Бабушка оторвалась от пенала и размашисто шагнула к сестрице.

— Повтори! — сказала она. — Повтори скорейше.

И впилась пальцами кузине в плечо, Сусанна поперхнулась дымом и принялась кашлять — я с интересом наблюдал, как с каждым спазмом из неё вылетали клубы дыма, пахнущего вишнями.

— Ну вы просто вулкан, — уважительно сообщил Сусанне я и поднёс ей компоту. — Кракатау!

— Такое слово мне неприятно, — прохрипела кузина и со всхлипом выпила напиток. — Я часть живого.

— Разве вулкан мёртвый? — поинтересовался я.

— Неживой, — хрипло заявила кузина.

— Прощение, прощение, — нетерпеливо сказала ей в спину бабушка. — Что ты сказала перед прыступом? Прошу повторить…

Кузина Сусанна, с достоинством поправляя парик, ответила с плохо скрытым сарказмом:

— А если не помню?

— Утопить, повесить сжечь, — услужливо пискнул я.

Бабушка обернулась и посмотрела на меня грозно.

— Вскипел чайник! — сурово сказала она.

— Туда ему и дорога, — свирепо ответил я.

— Пусти меня, — проворчала кузина Сусанна. — Сейчас я его зачарую. Балаболку. Не поможет и красная шерсть.

— Не сможешь, — мрачно сообщила бабушка. Нужна Сусанна сложила лицо в немом вопросе.

— Пил «Три стихии», — разъяснила бабушка. — Теперь сила нелюдская, и вся, пошла в язык.

— А куда смотрела ты? — поставила вопрос ребром Сусанна и уронила мундштук.

— В телевизию, — вздохнула бабушка. — Шло катание… И она возвратилась к пеналу и его ореховой створке.

— Ну-да, ну-да, — раздумчиво протянула кузина. — Яснее ясного. Так оно всегда…