Случайному гостю

Обе тётки безмятежно пили кофе. Тётя Женя положила себе вайнэпфель, подумала и положила ещё один. Тётя Зоня выковыривала мак из рулета — сёстры были бледны и как никогда похожи.

— А где та телеграмма? — спросила бабушка, повернувшись всем корпусом к Сусанне.

По кухне пронёсся сквозняк и свечи в венке было дрогнули, но секунду поколеблясь, встали вновь упругими золотыми пиками.

Та в растерянности пробежала пальцами по жакету, тронула серьги и зачем-то передвинула блюдце. — Не могу знать, Геля. Оно как-то так всё… Закрутилась, — сказала Сусанна.

— Тоже мне — чародейка! — буркнула бабушка. — Смех! Закрутилась она. Чему учили? То инвазия, Зуза! Гость тут!

— Снова эти чукотские штучки, — подал голос Витя. — Бабушка! Вы шаман или католик?

У меня заболел живот — свирепой, колющей болью. Верный признак злых чар где-то неподалёку. Вдобавок я отчётливо услыхал, как зовёт меня колокол и терпеливо обтачивает камни бесконечный поток под мостом.

— Бабушка… — шёпотом сказал я, — здесь чей-то Дар… Тёмный… Такое Зло! Ого!

— По-первых, — сказала, поднимаясь и упёршись зелёными очами в пунцового Витольда, бабушка. — Я мать. По-второе, — продолжила она, захватывая моё плечо. — Я бабушка. И так… так — я католичка. Абсолютно. Ешче полька. Встаньте и возьмитесь за руки — сама такое зло не изыму — кто бы ни была!

И гелиотроп мигнул зелёным светом — словно маяк.

Стулья задребезжали по половицам и коврикам. Все встали. «Весна», испугавшись повысила звук — «Вальс цветов» вплыл в кухню всей сладостью невозможного. Оставалось надеяться, что Мышиный Король в этот раз, прошёл мимо…

Бабушка вывернула сапфир из второго перстня и вбросила его в центр Венка.

— Saluprofundas… domus… — начала бабушка… Salutare meo deus…

— Шаманство, — вздохнул Витя. — Чукчи в чуме. Дать вам бубен?

И, вопреки чужому Дару, всё озарил Свет. Ненадолго.

Чужой Дар не приветствуется в таких насыщенных магией местах, как наша кухня. Мешает розмарин или лимонная мята, или кирпичи — тревожно шепчущиеся с половицами по ночам. Или наши слова — вот уже два столетия волшебным порошком оседающие на полосатые половики, вперемешку с пылью обыкновенной. Но бывает, он превалирует. Бывает. На время. Время есть для всего — даже для темноты.

Вначале погас свет, затем сдалась люстра и фонари на улице, и соседские окна. Свечи в Венке все четыре — рассеивали зыбкую и холодную тьму как могли. «Весна» сопротивлялась долго и довольно серьёзно…

— В телевизии чарно-белой много серебра, — уверила меня как-то бабушка. — Она значно добрее к нам — людям. Такое…

Бабушка упрямо продолжала читать Старые слова — будто снег, они падали вокруг нас — хрупкие, беззащитные, сломленные.

— Ну, достаточно, — раздалось из самой темной части кухни. — Достаточно попусту расходовать данное — это бесполезно.

Вместе с голосом пришёл страх. И холод, и ветер, и дым, и тоска. Я узнал этот голос. Кровь и плоть моя узнали этот страх. И холод, и тоску…

«Сейчас он по-настоящему увидит меня. Преград больше нет, — подумал я. — И я, наверное, умру…» Эта мысль как-то не волновала, гораздо тяжелее пришлось от следующей. «Но ведь Новый Год…» — мелькнуло у меня паническое. И следующая мысль под своим покровом погребла все иные. «А как же мама?» — подумал я и захотел заплакать. Но не от страха — от тоски. От холода.

Бабушка осеклась. Первыми разорвали круг тётки.

— Мама! — провизжала тётя Зоня, вцепившись пальцами в волосы. — Мама! Мама! Будут вешать на столбах!

Рот её перекосился и она икнула. Яна упала на четвереньки и быстро заползла под стол.

— Я в домике! В домике… — крикнула она. — «Дер тыш» протестующе скрипнул.

Тётя Женя быстро прижала обоих своих детей к себе и всё пыталась затолкать их за спину. Глаза её были огромны и отчаяние переполняло их. Кузина Сусанна мелко содрогалась и осеняла себя крестом с удивительной частотой.

Холод и мрак хрипло посмеялись под верёвкой с четырьмя мешочками.

— Вы забыли тут кое-что, — сказала тьма. — Садитесь к столу.

Мы, словно первоклассники, чинно расселись вокруг стола. Яну пришлось выволакивать — она плакала и глаза её потекли. «Весна» показала нам ёлку в гостиной советника и Мари, невесомым облачком тюля лежащую около неё.

— Вот ведь неосторожная дурочка, — произнёс Всадник, выходя из мрака сгустком зловещей тьмы. — А ведь могла задеть вену.

«Весна» погасла. Тишина упала на нас словно лавина. Всадник нёс поднос, на нём лежало нечто большое и круглое. «Голова», — в панике подумал я и зажмурился. Тётки синхронно взвизгнули. Слышно было, как рычит Вакса и всхлипывает Яна.

— Me… Me… Мой мелон, — выдохнула кузина Сусанна и выронила мундштук.

Бабушка молчала.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

безутешная, в которой речь пойдёт о желаниях истинных и ложных и о нескромности желаний, каковые погибель

…К нам идёт дурной скиталец.

Громыхнули ботфорты по гулким половицам, Гость пересёк кухню — многообещающе звякали шпоры, чёрные полы плаща хлопали крыльями, разгоняя тепло по углам. Обойдя стол противусолонь, он поставил поднос с дыней в центр стола, уютно расположился на Евином месте и закурил. Длинную чёрную трубку — дым из неё почему-то стекал вниз, на пол, и даже на вид был холодным. Мы молчали. Было слышно, как ветер воет в печных трубах и отчаянно хлопает ставней на чердаке.

— А что это вы в рясе? — спросил я, понимая, что от молчания скоро оглохну. — И почему в обуви на кухне?

— Это не ряса, это плащ, — сказал Гость и уставился на меня прозрачным взглядом.

— А здесь не трактир, — возразил я. Кузина Сусанна выронила мундштук ещё раз.

— Много ты знаешь о трактирах, сопляк, — невозмутимо сказал Гость и цыкнул уголком рта.

— Гораздо больше, чем вы о хороших манерах, — хладнокровно произнёс я.

— Как тебя зовут, щенок? — спросил Гость и опять нервно подёргал челюстью.

— По-другому! — ответил я, понемногу мне стало ясно, что терять больше нечего. Смерть сняла свою хламиду и радостное «Тиинк» её косы я услышу, скорее всего, уже там, за мостом. — Надо вам, собственно, чего? И где, интересно, Ева? Вы её что, съели?

— Столько вопросов, столько вопросов, — хрипло сказал Гость. — А если я не хочу разговаривать с тобой, отродье?

— Тогда идите помолчать куда-нибудь ещё, ладно? — огрызнулся я. — Именно вас, кажется, не звали…

Мне очень не нравится, когда меня называют отродьем. Оскорбительно как-то.