Смертельно безмолвна - 2

выкатятся из орбит. Я чертовски устал. Норин умерла! Эби умерла! Все вокруг только и делают, что отбрасывают коньки, и не потому, что им вдруг взбрело в голову свести счеты с жизнью, а

потому что их убивают! А эта ненормальная сама набрала для себя ванну? – У тебя вообще мозги

есть?

Серый взгляд испепеляет меня. Но я мастер таких взглядов. Они мне не страшны, я и сам

умело заставляю людей проваливаться сквозь землю.

– Вылезай. – Командую я.

– Мэтт, не перегибай. – Ненавязчиво шепчет Хэрри, обнимая Дельфию за плечи. Но я не

перегибаю. Я бы перешел границы, если бы выставил ее из дома.

– Ты приехала, чтобы принять ванну?

Она не отвечает. Вода скатывается по ее покрасневшим щекам, а я хмурюсь.

– Что молчишь?

– Т-ты ничего обо м-мне н-не знаешь.

– И не узнаю, видимо, раз ты хочешь утопиться.

– Вода успок-каивает.

– Слушай, – Хэйдан как всегда улыбается в самый неподходящий момент, – мы ведь тоже

можем выслушать и успокоить. Как тебе идея?

– Говори за себя, – бросаю я и собираюсь выйти из комнаты. Однако девушка вдруг в мою

сторону вытягивает руку и шепчет:

– Я вижу.

Замираю и оборачиваюсь через плечо.

– Что?

– Я вижу, к-как тебя п-почин-нить.

У нее странные глаза. Странное лицо. Она не красавица, но отвести взгляд сложно. Я не

знаю, что заставляет меня все еще стоять в ванной и наблюдать за каплями воды, что не

перестают скатываться по ее русым волосам. Починить? Не понимаю.

– Ты поломан. – Говорит девушка и неожиданно поднимается. Она будто и не видит, что вся

одежда промокла; не чувствует, что в помещении холодно. Хэйдан помогает ей на пол

спуститься, а потом она уверенно выпрямляет спину. – Ты исцелишься, если она тоже исцелится.

Если исцелится эта девушка в спальне.

– Я думаю, всем станет легче, если Ариадна придет в себя.

– Им станет легче. – Соглашается Дельфия. – А ты начнешь жить.

От меня не может ускользнуть тот факт, что сейчас девушка говорит, не запинаясь.

Это странно.

– Хэрри, дай ей сухую одежду Ариадны, – хмурюсь и потираю мокрую шею, – потом

спускайтесь вниз. Нам нужно многое обсудить.

***

Я спускаюсь вниз. На улице так темно, что неясно: настал вечер, или это тучи. Бодро

сворачиваю на кухню, разминая шею, но застываю в проходе, едва заметив Мэри-Линетт.

Женщина опирается руками о разделочный стол. Ее голова опущена, волосы тянутся вниз, будто черный водопад, но как только я оказываюсь рядом, женщина выпрямляется.

У нее удивительно рассредоточенный взгляд, налитый страхом и болью.

Мэри-Линетт ждала кого-то. И этот кто-то не я. Едва наши глаза находят друг друга, она

отшатывается, захлопывает ладонью рот и отворачивается, ссутулившись так сильно, что ее

спина становится похожей на вопросительный знак.

Я сглатываю желчь, застрявшую в горле. Я не знаю, что сказать. Я не умею.

– Ты что-то хотел?

– Я просто...

– Наверно, ты проголодался. – Мэри решительно смахивает с лица слезы и подходит к

холодильнику. Она тянет на себя дверцу. – Что хочешь? – Свет врезается ей в лицо.

– Нет. Не нужно.

– У вас тут совсем пусто. Вы вообще ели?

– Не особо.

– Может, омлет?

Я наблюдаю за женщиной и не шевелюсь. Я знаю, что не стоит шевелиться. Сейчас я

нахожусь рядом с бомбой замедленного действия, и единственный выход – просто ждать.

– Можно омлет.

Мэри-Линетт достает дрожащими руками пакет с молоком, ставит на стол, потом так же

решительно собирается достать пару яиц. Ее глаза покраснели, сосуды полопались. Не думаю, что Мэри вообще что-либо видит. Она шатается, будто слепая, изучая пальцами то ручку от

холодильника, то край разделочного стола. Она достает упаковку яиц, смотрит на сковородку и в

недоумении морщит бледный лоб.

– Я вот только не знаю... не знаю, как тут все работает.

– Я тоже в этом не разбираюсь.

– Надо постелить кровать для Дельфии. Я совсем забыла.

– Ничего страшного.

– Она ведь не будет спать на полу, – тыльной стороной ладони она вытирает слезы со щек и

кивает, – надо подготовить гостевую комнату.

– Там вещи Хэрри. Но я попрошу его....

– Верно. Совсем не соображаю.

– Мы разберемся.

– Я не сомневаюсь, что... – Внезапно из рук Мэри-Линетт выпадает пакет с молоком. Он

ударяется об пол, и белая жидкость хаотично растекается по деревянным половицам. В глазах

женщины проносится что-то беззащитное.

Она садится на корточки и застывает, будто мраморная статуя.

Я подаюсь вперед, однако Мэри восклицает:

– Не надо.

– Я хочу помочь.

– Я сама справлюсь. – Она зажмуривается. – Я смогу поднять пакет, Мэттью, и смогу его

выбросить. Смогу приготовить этот омлет, включить приборы, постелить постель.

– Мэри...

– Я научусь, правда, просто понимаешь, – она взмахивает руками, – это она делала. Я к

счетам пальцем не прикасалась. К счетам, уборке, готовке. Я ничего не умею, ничего. Но я

должна. Теперь я должна научиться.

– Вы ничего не должны.

– Должна. – Мэри прожигает меня пристальным взглядом. Ее губы дрогают, в глазах вновь

появляются слезы, а у меня ком застревает посреди горла. – Я должна делать что-то, потому что

если я не буду, если остановлюсь, я пойму, что ее действительно больше нет.

– Вы справитесь, слышите?

– Как? – Мэри-Линетт широко распахивает глаза и смотрит растерянно, сломлено, со всей

силы стискивает зубы. – Как я позабочусь обо всем, если я не знаю, что делать?

Она мотыляет головой, а я присаживаюсь рядом с Монфор и говорю:

– Все будет в порядке.

– Нет, Мэтт, ничего не будет в порядке. Уже не будет. Я – не Норин.

– Никто не просить вас становиться Норин.