Смуглая леди (сборник)

ним поваренок. И сначала он, даже не выслушав ничего, крикнул: "А шли бы они все..." -

но сразу же одумался, поднялся и сказал: "Сейчас". И прицепил шпагу. Когда они с

хозяином вошли в гостиную, доктор Холл сидел на кресле возле стола и что-то тихо

внушал жене Волка. Та стояла рядом. Рука ее лежала на спинке кресла, около затылка

Холла. Она слушала, наклонив красивую белокурую голову, и улыбалась. Саймонс знал: она всегда, когда с ней говорят, улыбается так - неясно и загадочно. И всегда эта улыбка

бросала его в пот. А в доме, очевидно, только что отобедали: пахло жареным луком, стояла

грязная тарелка с ложкой и обглоданной костью, валялся комок салфетки. Когда они -

хозяин и он - вошли в комнату, доктор сразу поднялся с кресла и оказался высоким, худощавым господином солдатской выправки, со светлыми холодными глазами. Он

взглянул на них и сказал: "Минуту! Вымою руки!" и исчез.

Миссис Джон поглядела на мужа, мельком скользнула взглядом по нему, завсегдатаю

"Короны", взяла тарелку, салфетку и тихонько вышла. Волк отодвинул от стены кресло и

сказал: "Присаживайтесь, пожалуйста". Потом посмотрел на подсвечник и негромко

хлопнул в ладоши. Вошел поваренок.

– Замени, - спокойно приказал Волк.
– Стой! Принесешь две бутылки из бокового

шкафа и три бокала! Но я же не сказал тебе "иди"?! Захватишь еще жбан грушевой воды.

Иди!

Доктор вернулся и подошел прямо к нему. Голубые глаза его сияли.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, дорогой, сказал он, сжимая ладонь Саймонса в своих

тонких, сильных и горячих пальцах.
– Здорово?
– спросил он вдруг удивленно.
– Очень

здорово! Вот этого красивого молодого джентльмена я в последний раз видел двадцать два

года тому назад, когда ему исполнилось три дня от роду. И тогда мы так пили за его

здоровье, что моя кузина с кровати сказала: "Ох, чувствую, он тоже пойдет в отца". А ее

муж - у него была бондарная мастерская, и сам он был вырублен как из черного мореного

дуба - ответил: "И на здоровье! Пусть хлещет, пока из него не попрет. Только бы не стал

безбожником". Ну вот, я вижу по нему, хоть первая часть пожелания исполнилась, а? Так, коллега, да? Что ж, стали врачом и не хотите знать своего дядю? Вот это уже нехорошо!
–

Он повернулся к Волку: - Мистер Джеймс, ведь он и в самом деле не знает, кто с ним

говорит. (Волк чуть улыбнулся и двинул одним плечом.) Да дядя я ваш! Дядя! Доктор

Джон Холл из Стратфорда, если разрешите представиться!
– закричал он.
– Что ж, дорогой

племянничек, вот говорят, что вы частенько бываете в наших местах, каждый год гостите у

сестры - привет ей, кстати сказать, привет и лучшие пожелания! и никогда вам не

захотелось навестить своего дядю? Пожить у него хоть недельку, а? Может быть, я, конечно, как врач и немного стою перед вашими светилами, но...

Холл как врач стоил очень много и хорошо знал это. Его имя было известно даже в

Кембридже и Оксфорде, За это его люто ненавидели здесь все местные лекари и аптекарь, лекарствами которого он не пользовался (кажется, они не сговорились о барышах).

Саймонс посмотрел на дядю (хотя какой, по совести, дядя? Троюродный брат его матери!).

Лицо у доктора было такое же худощавое, солдатское и сильное, как и он сам, он говорил

и улыбался, а светлые глаза не улыбались - они были пристальны и неподвижны. В это

время появился поваренок с подносом, и Волк, прерывая излияния, сел за стол и изрек:

– Ну, со свиданьем.

И все тоже сели за стол.

После третьего бокала Волк вдруг негромко заговорил о новых порядках в

оксфордских колледжах. Доктор молчал. Волк пожаловался на какой-то скандал у него в

"Короне". Участвовали юристы и богословы. Доктор сказал, что студенты всегда буянят.

Когда им и не побуянить, если не в молодости. Волк ответил: так-то это так, но вот у него

был уже с лордом-канцлером один очень неприятный разговор, и тот повышал голос и под

конец повернулся спиной. Доктор ответил, что вот уж точно нехорошо, лорд не гот

человек, с которым можно пошутить. Волк кивнул головой и сказал, что вот теперь он и не

знает, чем все это кончится. Доктор сначала только молча и досадливо махнул рукой ("А, сойдет!"), но потом вдруг поставил свой бокал на стол и сказал, что молодежь сейчас

совсем не умеет веселиться. Раньше вот и веселья было больше, и учились лучше.

Поэтому и врачи старые ценятся выше новых, хотя эти новые и напичканы всякими

премудростями века. Тут Волк возгласил: "Я поднимаю бокал за старика Гиппократа". Все

чокнулись и выпили. Снова поговорили об университете, и доктор сказал о том, что для

новых бакалавров, лиценциатов и магистров медицина сделалась ремеслом и в этом ее

гибель. Она не ремесло, а искусство, муза - поэтому овладеть ею может только избранный.

Больной должен чувствовать врача и верить ему. И врач тоже должен чувствовать больного

– вот так!
– и доктор вознес над канделябрами сильную белую руку с тонкими, гибкими

пальцами. И еще, сказал доктор Холл, врач должен быть человеком ровным и

успокоенным. Никаких девок и никаких привязанностей вне семьи!

– У вас есть невеста?
– спросил он вдруг Гроу строго.
– Зря! Мы вас обязательно

женим. Вот приедете ко мне... Я слышал, что у вас с сестрой тут какие-то нелады? Ладно.

Поживите-ка у меня недельку, и все наладится.

Затем, непонятно как, разговор перекинулся на театр, и тут доктор Холл вдруг по-

настоящему разволновался и разгорячился. Он повернулся к Волку и сказал:

– А я всегда говорил: театры надо закрыть! Почему, когда в городе чума, то прежде

всего разгоняют актеров? Почему тогда окуривают можжевельником и посыпают известью

даже то место, где стояли их грязные балаганы? Потому, что нет у черной смерти слуг

вернее и проворнее этой сволочи! Ну а старого актера вы когда-нибудь встречали? Никто