Смуглая леди (сборник)

минут он забывался. А утром просыпался умиротворенный, тихий и как будто совсем

бестелесный. И опять лежал и думал: нет, все-таки хорошо, что он здесь, хорошо, что у

него все в кулаке, - дом, где его родили, церковь, где его крестили, школа, где его учили, дом, из которого он ушел, и дом, из которого его вынесут. Как на круге башенных часов, -

все можно обойти за час. А у него на это ушло пятьдесят два года! Боже мой, Боже мой!

Боже правый! Боже сильный! Боже крепкий! Зачем же ты все это так устроил? Ведь все и

было и как будто не было, все как на яву и все во сне, а вот когда умру - именно это и

назовут моей жизнью.

А сад возле дома ему все равно нравился, он любил зиму: ранний пушистый снег,

мягкую, нежную порошу, кисти на вязах и белые колокола на елочках. Любил весну, ее

грязь и ростепель, бурые ручьи. Стайки белых бабочек обсели лужу, колодец в плюще и

около него желтовато-зеленые, хрупкие и липкие стебельки, - он знал: летом здесь

сомкнутся ряды лилово-багровых, таинственно сизых и крапчатых, как щука, меченосцев, и они совсем скроют колодец, а когда колодец засквозит вновь, то будет уже осень, и все

эти ирисы, лилии, нарциссы согнутся, пожелтеют и повянут; с деревьев посыплется

листва, и весь колодец - вся черная вода его - усеется багровыми и красными корабликами.

Раньше он любил в такую пору стоять над прудом и смотреть, как их гонит ветер, но

сейчас он знал - этого уже не увидать. Осень не для таких, как он. Но вот на эту весну и

даже на лето он еще надеялся. И смущало только одно: однажды, осматривая его, зять

вдруг сказал деловито: "Нельзя же вас на целый день бросать на детей и женщин: я съезжу

в Лондон и захвачу оттуда своего помощника". Он тогда смолчал, а когда доктор собирался

уходить, спросил: "А зачем вам помощник? Разве мне стало хуже?" Доктор - он стоял уже

около двери и тихонько толковал о чем-то с женой - ответил: "Почему хуже? Просто вы

больны - и все тут! А болезнь требует ухода! У меня есть на примете один человек, я

думаю, он вам придется по вкусу - студент!"

После второй бутылки доктор Холл сказал:

– Ну, так я думаю, что мы уже сговорились, я хочу прибавить вот что. Вы, наверное, из

наших разговоров поняли, что больной совсем не из легких?

Гроу кивнул головой. Да, это-то он уже понял.

Холл в раздумье погладил двумя пальцами подбородок.

– Совсем, совсем не из легких, - повторил он, наоборот, это сложный и трудный

больной. Со всякими причудами.

– Да знаю я актеров!
– сказал Гроу.

– А! Это все не то, - досадливо поморщился Холл.
– Таких вы не знаете. Он пайщик, руководитель королевской труппы, его вызывали во дворец, и он говорил с королем! У

него хранится рескрипт.

– Да, это так!
– кивнул головой Волк.
– И от этого они уже никуда не уйдут.

– Было время, когда некоторые молодые люди из знатнейших фамилий...
– продолжал

Холл и вдруг остановился.

– Но это было в молодости, - объяснил Волк.
– В дни его ранней молодости все это

было. Потом этого уже не стало.

Помолчали.

– Ну так вот, трудный больной, - заговорил доктор, - как все актеры, мнителен и

вспыльчив. И язык как бритва! К этому нужно быть готовым.

– Но зато и отходчив, - сказал Волк, - не надо только говорить ему под руку. От этого

Боже избави, конечно, но после он сам все поймет.

"Так что же это за актер такой?
– подумал Гроу.
– Во дворец его вызывают, с королем

он беседовал! Пайщик! Рескрипт! Дом двухэтажный. Дочка у него замужем за доктором!

Вспыльчив, с причудами! Не больно много среди актеров таких! Бербедж разве?" Он было

приоткрыл рот, чтобы спросить, но вдруг остро и болезненно подумал: ну что толку

спрашивать? Ведь от сестры все равно уходить надо! Это еще хорошо, что случай такой

подвернулся завтра она проснется, а его уж нет.

– Я не буду говорить ему под руку, - мирно согласился он, - я вообще не буду ему

перечить. Профессор Фенелл на лекциях фармакопеи нас учил: "Соглашайся со всеми

жалобами больного - и он согласится со всеми твоими прописями".

– Ну, ваш Фенелл, мягко сказать...
– недовольно поморщился Холл.
– Только избави вас

Боже вот от этого. Если он заметит, что вы ему подыгрываете, он вас перестанет замечать.

– А он это умеет, - усмехнулся Волк и взглянул на доктора.

Опять замолчали все. Холл сидел и думал, Гроу смотрел на него и тоже соображал: это

неспроста, что доктор решил позвать к больному его, совершенно неизвестного там

человека. Значит, он точно нужен доктору. Это хорошо!

– А самое главное - имейте в виду вот что, сказал доктор, - не верьте его простоте. Ни

один судья не прощупает вас так, как он. Вы и не заметите, как сами выложите все. Самое

трудное будет скрыть, насколько он болен.

– Скажите о семье, - тихонько напомнил Волк.

– Ну что говорить о семье?
– нахмурился доктор.
– Семья как семья! Достойная и

дружная семья! Все хорошо устроены. Болезнь главы - это большая скорбь для всех его

родных. А в городе сэра Виллиама любят и уважают. Не у каждого же хранятся письма

короля!
– Он проговорил это все спокойно и скучно и с минуту просидел неподвижно, потом поднял голову и, смотря Гроу прямо в глаза, окончил: - Но в то же время надо

помнить: это же Стратфорд. Актеров в город вообще не пускают. В городе только одна

церковь, но каждый день она полна. А сэр Виллиам свой недуг нажил на сцене, дома не

бывал годами. В церковь заглядывал только мимоходом. Это не всем по вкусу. Особенно

женщинам!

– Понятно, - кивнул головой Гроу. После нескольких стычек с сестрой он на этот счет

вообще стал понимать очень многое.

– Ну вот, - кивнул головой доктор, - все такие разговоры доходят и до семьи, так что