Смуглая леди (сборник)

закрыл. Разве с ним слукавишь? Он тебя насквозь видит.
– Она открыла дверь в комнаты.
–

Зайдите, сударь, посидите, обогрейтесь, доктор сейчас придет.

Гостиная была обширная, с темными стенами, камином, большим окном и двумя

дверями. Плечистый, бородатый мужчина, одетый по-дорожному, стоял возле окна и

скучно барабанил пальцами по стеклу. На вошедших он не обратил никакого внимания.

Старуха сердито взглянула на него, громко высморкалась, бормотнула что-то свое

неодобрительное и ушла. В комнате было темновато. В большом канделябре горела только

одна пара свеч (в доме, видно, знали цену деньгам), но стол, на котором стояли эти

канделябры, был покрыт богатой, тяжелой скатертью с бахромой и кистями. У стен стояло

несколько стульев, крытых тисненой кожей с золотыми лилиями, и несокрушимый шкаф с

врезанными костяными медальонами.

Плечистый постоял у окна, еще немного побарабанил, вздохнул, сказал печально и

иронически: "Да! Д-а-а! Да-да!" - и пошел по гостиной. Дошел до Гроу, остановился и

спросил:

– Вы здешний?

– Нет, - ответил он.

– А откуда?

– Из Кембриджа!

– Медик?

– Да!

Лицо плечистого сразу оживилось.

– Ах, вы, верно, тот самый студент, что... Вы к больному?

Гроу кивнул головой. Плечистый протянул ему РУКУ.

– Познакомимся. Ричард Бербедж. Актер!.. Слышали? Ну, очень приятно, значит,

конечно, слышали! Половину сбора нам делают студенты. Вас как зовут-то?.. Гроу?

Саймонс Гроу? Отлично, Гроу. Меня можете просто называть Ричардом! Так вот, Гроу, обязанности у вас будут чертовски сложные. Вы кем приходитесь доктору?.. А жене его?..

Так-таки никем?.. Странно! Очень, очень странно, - он даже покачал головой.

– Почему?
– спросил Гроу.
– Почему странно?

– Да не больно в этот дом пускают чужих! Ну да сами скоро все поймете. Тут главная

сила, конечно, дочки. И та и другая. Только жалят они по-разному. Старшая как топором

рубанет. Кого ей тут бояться? Младшая действует словно невзначай. Простушка и все, просто обмолвилась или не поняла да и ляпнула лишнее. Старуха перед ними - ангел. А

говорят, тоже была... Вы из Кембриджа?

– Нет, я из Оксфорда.

– Да?! А в "Короне" были? Хозяина ее случайно не знаете?.. Как, знаете?
– Бербедж

даже схватил Гроу за ладонь.
– Ну как же! Как же! Друзья мы с ним, друзья. Я всегда у

него на ночь останавливаюсь. Я и Билл! Гуляли не раз! Но все было, конечно, в порядке.

Большого расчета в маленькой комнатке у нас никогда не случалось. Вы знаете, что это

такое?

Гроу улыбнулся.

Актеры всегда хотят во всем быть первыми и все знать больше всех. Среди теологов и

юристов Оксфорда, верно, ходила такая пословица. Про неудачливого игрока говорили:

"Ну, кажется, он меня доведет! Я ему устрою большой расчет в маленькой комнате: не

умеешь играть - не садись, а проиграл плати!"

– В маленькой комнате убили Марло, - сказал Гроу.
– Но, мистер Ричард, может быть, вы мне расскажете хотя бы в двух словах об этом доме и больном?

Бербедж задумался.

– Рассказать-то, конечно, надо бы, только вот что?
– развел он руками.
– Ну, с больным

легче всего - он тихий и нетребовательный. Он догадывается, что умирает, и ни от кого

ничего не требует. У него на это свой принцип: "Если ограбленный смеется, то грабит

вора, а если плачет, то грабит самого себя", так что с ним никаких забот у вас не будет, зато вот семья...
– Он нахмурился, подбирая слова.
– В общем, в этом доме все

перемешалось, и не поймешь, кто на кого и кто за кого. Дочка - на дочку, обе дочки - на

мать, обе дочки и мать - на отца, а отец разом на них всех. Однажды даже тарелкой

запустил. А с ним тоже положение сложное: с одной стороны, он и для них сэр Виллиам и

пайщик королевской труппы, джентльмен и домовладелец; с другой стороны, на все это им

наплевать. Он просто-напросто актер, который нагулялся, наблудился, а помирать приехал

домой. В общем, как смерть подошла, и родной дом стал хорош. Дальше: он дворянин, и

король удостоил его личным письмом, а с другой стороны, и на это им наплевать.

Преподобный Кросс им объяснил: короли не только на актеров, а и на медведей ходят

смотреть. Какой-то языческий тиран даже коня произвел в лорды - так почему актеру

смеха ради не нацепить шпагу на бок? Его величество все может!

– А письмо?
– спросил Гроу.

– Письмо? Ну, письмо, конечно, кое-что значит. Против него не возразишь, в

особенности если содержание его неизвестно, а болтают всякое, - но все это больше для

соседей, чем для своих.

– Правильно, Волк тоже так говорил, - подтвердил Гроу.

– Волк?
– удивился Бербедж.
– Какой Волк?.. Ах, Волк! Ну, правильно, очень похож!

Вы обратили внимание на складки у рта? Но дальше, у этого шута, Виллиама Шекспира, имеются, однако, денежки, и он может поступить с ними, как ему заблагорассудится. Вот

тут-то и начинается опять гадание и смятение. Тут на него все бабы прут животами:

"Деньги - наши! Твое грешные руки их наживали, наши праведные их пристроят". Но ведь

их четверо - жена, сестра, дочери, - и все они тянут в разные стороны. Осаждают

нотариуса, подарки ему носят - кто медку, кто бутылку португальского, кто сорочку с

кружевами, - чуть не к плечику прикладываются. Но мистера Грина этим не проймешь, у

него не сердце, а хартия. Он и подарки берет и обещания дает, а свое знает. Особенно им

хочется выведать про завещание, но здесь рот у него на замке. "Это исповедальная тайна

умирающего, мои дражайшие. Бог и король с мечами стоят на ее страже, а я всего-навсего

простой секретаришко". Вот и все. Но, кроме Бога и короля, эту тайну могут знать еще

друзья больного, и, значит, вопрос о друзьях тоже имеет две стороны - праведную и