Снежный путь

— Прыткий какой. — Старик рассмеялся. Стелет, как любимой женщине. — Хорошо, похоже, мне придётся согласиться, что на вкус и цвет товарища нет. Я не буду тебе навязывать Кафку, а ты не будешь гадить на одну из моих любимых книжек. Идёт?

— Идёт.

— Но, в дополнение, ведь тот же Кафка писал…

— «…можно уважать крота и его особенности, но не надо делать из него своего святого…» — Перебил его Охотник. — Верно? А это: «Я обнаруживаю в себе только мелочность, нерешительность, зависть и ненависть к воюющим, которым я страстно желаю всех бед…» Каково? Учитывая тот факт, что тогда воевали все…

— Да чтоб тебя! — Ругнулся Старик. — Но… а тебя случайно не убедит то, что Кафку таки нужно воспринимать несколько иначе, чем других писателей. Всё же он из символистов…

— Не убедит.

— Почему же?

— Потому, что Льюис Кэрролл — тоже символист. Однако кроме подтекста, у него имеется ещё собственно и текст. Весьма приятный, весёлый местами и вполне удобоваримый. А у того же Кафки только подтекст и важен, а текста, как такового и нет — мутная бодяга. А зачем бы я давился пресной сдобой, когда могу съесть булочку с повидлом?

— Экий, однако. — Старик опять заржал. — А ты не в курсе случайно, что Льюиса Кэрролла подозревали в педофилии?

— А ты не в курсе случайно, — в тон ему ответил Охотник, — что Кафку тоже подозревали в различных извращениях? От инцеста до педерастии, учитывая его сложные отношения с женщинами и горячую дружбу с теми, кто… неважно…

Старик расплылся так, что Охотник испытал серьёзное опасение — не срастутся ли у того уши на затылке. А Старик не успокаивался:

— Странный оборот приняла наша литературная дискуссия. Теперь мы обсуждаем — кем быть лучше: педерастом или педофилом.

— Конечно педофилом. — Не раздумывая ответил Охотник. — Если только объект — девочка, а не мальчик.

— А не хрен ли редьки не слаще?

— Нет. Произведение, любое, каким бы красивым, осмысленным или высокохудожественным не было, мною лично не воспринимается совершенно, если оно написано для жопы.

— А произведения, написанные для… э-э-э… кхм…

— А произведения для «э-э-э кхм» воспринимаются. Хотя бы потому, что это самое «э-э-э кхм» дало нам всем жизнь. А что может дать жопа?

Старик заржал так, что зазвенели тарелки на посудной полке.

— Однако, в твоё время, если уж мы про него вспомнили, педерастия кажется считалась вполне нормальным явлением?

— А кем считалась? — Удивился Охотник. — Педерастами и считалась. В моём же лично представлении она всегда стояла на одной полке с той же педофилией, а также прочими филиями. Будь то зоо-, некро-, геронто- или ещё какая другая. Если так рассуждать, то чем те же некрофилы хуже? Они тоже по-другому не могут. Значит это естественно. А значит нормально. Короче, извращение — оно и есть извращение. А с претензий на «нормальность» я вообще смеялся. Ведь даже в медицине нашей существовало такое название этого заболевания, как «перверзивная психопатия». Психическое расстройство на основе генетического сбоя. Сдвиг по фазе с замыканием на жопу. Болезнь. Самая настоящая болезнь. И никакие там не недочёты воспитания — это смешно. У нормального мужика, как бы его не воспитывали, прилив сил произойдёт именно на обнаженное женское тело, но никак не на оттопыренный мужской зад.

— Так это по-твоему выходит, — хитро прищурился Старик, — что всех этих… извращенцев-то… нужно, как при Иосифе Сталине и при Гитлере… того…

— Я этого не говорил. Психи — они тоже разные бывают. Бывают тихие и спокойные, с которыми вполне можно жить рядом, общаться и даже иметь дела в определённой мере. А бывают буйные, которых просто ради элементарной безопасности окружающих и общественного спокойствия нужно запирать в комнате с мягкими обоями и замком снаружи. Если тот самый извращенец что-то там делает сам по себе, то мне без разницы — для чего он там свою задницу приспособил. Но если он всячески свою извращённость демонстрирует и заявляет, что это нормально — его нужно закрывать. Человек, который выпячивает своё уродство и надрывается, что так и должно быть, что это нормально — не просто псих, а псих чистейший. А за целенаправленную пропаганду — вообще нужно язык отрезать. И руки отрубать, чтоб не семафорил.

— Однако. — Старик покачал головой. — А ты слышал такое выражение, как «латентная педерастия»?

— Отчего-ж не слышать. Слышал. Только вот о любви к женщинам я говорю гораздо чаще, а гетеросексуальность моя — далеко не латентная. — Охотник ухмыльнулся. — Так что блажишь, старый. Эту претензию, как я понимаю, гомики же и придумали. Чтобы рта никто не открывал. Вкупе с таким термином, как «гомофобия». Фобия — это боязнь. А кто их боялся? Презирали бывало, особо-то выразительных… Эдаких манерно-жеманных, но что касается боязни…

— Выкрутился никак?

— А ты чего хотел?

— А про педофилов-то чего загнул?

— Но я же не сказал, что это нормально. Ты заставил меня из двух зол выбрать меньшее, я и выбрал на своё усмотрение. Чего тебе ещё надо?

— Чтобы ты заснул и набирался сил. А я бы ещё почитал. Но тебе ж скучно, тебе неймётся…

— Да ладно, посплю я ещё. Да и чего-то сам притомился. Забавный ты старикан, но утомительный.

— Вот и дрыхни.

Глава 3. Долгие вечера (день второй)

Когда Охотник открыл глаза в следующий раз, он обнаружил, что Псы отсыпаются рядом с ним. Поллукс — с одной стороны, Немезида — с другой. И поохотились они славно — задние лапы они старательно отклячили, чтобы те не давили на раздувшиеся животы.

Он повернул голову и увидел Хаима с Сарой. На удивление чистых и ухоженных. Сара, так та вообще с чистым лицом и аккуратной причёской оказалась выше всяких похвал. Настолько выше, что Охотник понял — в случае, если она хотя бы двусмысленно выразит ему свою благосклонность, он окажется порочным настолько, что о благородстве по отношению к кому-либо и не вспомнит. Разумеется, придумает себе кучу всяких обоснований и оправданий, но факт такой.

Хаим и Сара занимались разделкой некой мохнатой тушки. Сара заметила, что Охотник проснулся и спросила:

— Есть будешь?

— Не умер от ран, но уже загибаюсь с голоду. — С улыбкой ответил он. Она улыбнулась в ответ.

— Рад твоему возвращению. — Подал голос и Хаим.

— Спасибо.

А Старик сидел всё там же и всё читал. Но книга была явно уже другая — потолще, поосновательней.

— Дочитал Кафку-то? — Спросил Охотник.

— Ага. — Старик повернулся в его сторону.

— Чем сейчас замшелые мозги тренируешь?

— «Mein Kampf» Адика Шикльгруберова.

— Ну ты и книжки выбираешь, деда.

— А что тебе опять не то?

— Да ничего, читай что хочешь. Если тебе нравится графомания — твоё право. Если тебе довеском нравится и демагогия — то бог в помощь.

— Нет, вы только посмотрите на него! — Деланно возмутился Старик.

— А что, не демагогия?

— Дык… так-то оно так… — Старик почесал голову, — Но много и интересных рассуждений. Злобы много, конечно, но встречаются и ничего так моменты. Особо интересные в свете того, что некий гражданин не так давно тоже приходил к определённым выводам на основе собственных познаний и некоторые логические цепочки бодро шил суровой ниткой…