Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

ПОСЛЕДНИЙ П УТЬ

Серебряный снег и серебряный гроб. И ты, тишина, как последняя милость… На мертвый, на мудро белеющий лоб Живая снежинка неслышно спустилась. О памяти нашей поют голоса, Но им не внимает безбрежное поле, И бледно, стеклянно цветут небеса, Не зная ни страсти, ни смерти, ни боли. Пусть кто-то кого-то зовет на борьбу — Священник усталый покорно ступает. Торжественен мертвый. На мраморном лбу Живая снежинка лежит и не тает. Высокий покой безмятежен и синь. Но жалобно звякает колокол нищий: Безмолвного гостя из снежных пустынь Березовой рощей встречает кладбище.

КНИГА О ФЕДОРОВЕ [142]

Я случайно книгу эту выбрал. Был неведом автор, и названье Ничего душе не обещало. Шел домой, и непогода липла Изморозью к сердцу. И отзванивал Ветр резиной моего плаща. В комнате своей, где не умею Я скучать, — с собой скучать не мне, — Сел у печи властелином книги: Не понравится — в огонь… Над нею, Что же, до утра я пламенел, Угасал, звенел, дрожал и ник! Да, большое сердце захватило, Да, большие крылья поднимали, И поверят только простецы, Что я выбрал эту книгу. Сила В действии обратном: не меня ли Эта книга выбрала в чтецы!

142

Книга о Федорове. ФедоровНиколай Федорович (1828–1903), русский мыслитель-утопист, создатель философии «общего дела» (таковым общим делом, по Федорову, должно стать полное воскрешение всех когда-либо живших на земле людей). Среди учеников Федорова более других известен К.Э. Циолковский, из числа живших в Харбине ученых и поэтов — Николай Сетницкий (1888–1937), писавший под множеством псевдонимов, но в поэзии известный как Яков Кормчий. Под «Книгой о Федорове» Несмелов мог иметь в виду какую-то книгу последнего, либо одну из книг А.К. Горского (1886–1943), жившего в Москве, но печатавшегося в Харбине под псевдонимом Горностаев. Вероятнее всего, имеется в виду книга Н.А. Сетницкого и А.К. Горского «Смертобожничество» (Харбин, 1926), или один из очерков (всего вышло 4, все в Харбине) А.К. Горского «Николай Федорович Федоров и современность» (1928–1933; очерки вышли под псевдонимом А. Остромиров).

РОДИНА [143]

От ветра в ивах было шатко. Река свивалась в два узла. И к ней мужицкая лошадка Возок забрызганный везла. А за рекой, за ней, в покосах, Где степь дымила свой пустырь, Вставал в лучах еще раскосых Зарозовевший монастырь. И ныло отдаленным гулом Почти у самого чела, Как бы над кучером сутулым Вилась усталая пчела. И это утро, обрастая Тоской, острей которой нет, Я снова вижу из Китая Почти через двенадцать лет.

143

Родина.Ранее — Р. 1930, № 1 (без названия; первое стихотворение цикла под названием «Из цикла “Память”»). «…почти через двенадцать лет»— возможно, имеется в виду дата отъезда из Москвы (март 1918 года). Между тем описывает Несмелов, по всей видимости, не Москву, а Тихвин (см. одноименную поэму и примечания к ней, а также стихотворение, помещенное следом за данным), так что стихотворение может быть отнесено и к 20-м годам.

ТИХВИН

Городок уездный, сытый, сонный, С тихою рекой, с монастырем, — Почему же с горечью бездонной Я сегодня думаю о нем. Домики с крылечками, калитки. Девушки с парнями в картузах. Золотые облачные свитки, Голубые тени на снегах. Иль разбойный посвист ночи вьюжной, Голос ветра шалый и лихой, И чуть слышно загудит поддужный Бубенец на улице глухой. Домики подслеповато щурят Узких окон желтые глаза, И рыдает снеговая буря, И пылает белая гроза. Чье лицо к стеклу сейчас прижато, Кто глядит в отчаянный глазок? А сугробы, точно медвежата, Всё подкатываются под возок. Или летом чары белой ночи. Сонный садик, старое крыльцо, Милой покоряющие очи И уже покорное лицо. Две зари сошлись на небе бледном, Тает, тает призрачная тень, И уж снова колоколом медным Пробужден новорожденный день. В зеркале реки завороженной Монастырь старинный отражен… Почему же, городок мой сонный, Я воспоминаньем уязвлен? Потому что чудища из стали Поползли по улицам не зря, Потому что ветхие упали Стены старого монастыря. И осталось только пепелище, И река из древнего русла Зверем, поднятым из логовища, В Ладожское озеро ушла. Тихвинская Божья Матерь горько Плачет на развалинах одна. Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька, И вокруг могильна тишина.

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ [144]

Наташе

Голубому зерну звезды Над домами дано висеть. Этот свет голубей воды, И на нем теневая сеть. Этот шаг, что скрипит в снегу На пластах голубой слюды, — Не на том ли он берегу, Где сияет огонь звезды? Город нового года ждет, Город сном голубым объят. То не рыцарь ли к нам идет В медном звоне тяжелых лат? Не из старой ли сказки он, Из фабльо и седых баллад, — На бульваре пустой киоск Зазвенел его шагу в лад. Одиночество — год и я, Одиночество — я и Ночь. От луны пролилась струя На меня и уходит прочь. Хорошо, что я тут забыт, Хорошо, что душе невмочь. На цепях голубых орбит Надо мной голубая ночь. Если вспомнишь когда-нибудь Эти ласковые стихи — Не грусти за мою судьбу: В ней огонь голубых стихий. Этот снег зазвенел чуть-чуть, Как листва молодой ольхи. Как головка твоя к плечу, Жмутся к сердцу мои стихи. Много в мире тупых и злых, Много цепких, тугих тенет, Не распутает их узлы, Не разрубит и новый год. И его заскользит стезя По колючим шипам невзгод, Но не верить в добро нельзя Для того, кто еще живет.

144

Новогодняя ночь. Фабльо— короткая сатирическая повесть во французской средневековой литературе.

РУССКАЯ СКАЗКА

Важная походка, Белая овчина… Думает сиротка: Что за старичина? А вокруг всё ели, Снег на белых лапах, И от снега — еле Уловимый запах. Мачеха услала, Поглядев сурово, А по снегу — алый Отблеск вечеровый. Дурковатый тятя Сам отвел в трущобу… «Маленькая Катя, Холодно ль?» — «Еще бы!» Важная походка, Белая овчина… Думает сиротка: Что за старичина? Князь из городища Или просто леший? Лесовик-то свищет, Князь не ходит пеший. Да и лик не княжий — Ласковый, с улыбкой… Вот тропинку кажет, Называет рыбкой: «Я тебе не страшен, Нет во мне угрозы!..» Ели выше башен, Снег на елях — розов. Важная походка, Белая овчина… Думает сиротка: Что за старичина? И дает ручонку В рукавичке черной, И ведет девчонку Дедушка задорный. Говорит: «Утешу, Песенку сыграю, Доведу неспешно До святого рая». Глазки высыхают, Глазки засыпают, Ангелы на небе Звезды зажигают. Кланяются звери, Никнут к рукавичке Белочки-шалуньи, Рыжие лисички. Заяц косоглазый, Мишка неуклюжий — Все лесные звери Ей покорно служат. Только клонит дрема, И приказов нету, Будто снова дома, На печи согретой. Будто мать, лучина, Запах вкусный, сдобный… Белая овчина — Пуховик сугробный. Воет ветер где-то, Нежат чьи-то ласки… Нет страшнее этой Стародавней сказки!

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ПРИЖИЗНЕННЫЕ СБОРНИКИ [145]

«Померкла туманная линия…» [146]

Померкла туманная линия Далекого берега… Мгла, Такая немая и синяя, На озеро с неба сошла. И волны на камни прибрежные Взбегали, шурша в камыше, Их лепеты, сонные, нежные, Так ласковы были душе. Скрипели у лодки уключины, Бежала, звенела вода, И снилось, что мы не разлучены, А счастливы были всегда.

145

Стихотворения этого раздела даются в порядке приблизительно восстанавливаемой хронологии их написания — с помощью дат на письмах, к которым прилагались автографы, или по первым публикациям. Публикация, по которой печатается текст, указывается после названия. Многие стихотворения этого раздела впервые перепечатываются в современном издании, некоторые публикуются впервые по автографам.

146

«Померкла туманная линия…». Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1914 год. Т. II, май — август.

ТАМ («Где гремели пушки…») [147]

Где гремели пушки И рвались шрапнели — Оставались дети. …Прятались в подушки, Забивались в щели…. Маленького Яна — Голубые глазки — Не забыла рота. Раз от «чемодана» Загорелась хата… Звонко крикнул кто-то… Нам не жаль солдата: Павший с крошкой рядом, Не глядел он в небо Удивленным взглядом — Знал, что жизнь — копейка!.. Худенькая шейка, Яростная рана… Маленького Яна — Голубые глазки — Навсегда не стало…

147

Там («Где гремели пушки…»). ВСт. «Чемодан»— на солдатском разговорном языке — название самых больших германских снарядов.

НАД ПОЛЕМ («Тихий ветер шепчет над полями…») [148]

Тихий ветер шепчет над полями… Он унес, развеял звуки боя… Звезды светят синими огнями, Ночь полна нездешнего покоя… Позабыв тревоги боевые, Позабыв о грустном и опасном, Спят солдаты… Только часовые Сонно бродят в сумраке безгласном. Ночь пойдет неслышно… Незаметно Улетит с мечтами и покоем, И рассвет сырой и неприветный Над полями грянет новым боем… Но теперь так ласково и нежно Веет ветер, веет полусонный… — Спите, братья, спите безмятежно, Отдыхайте сердцем истомленным!.. Сзади вас, в покинутых селеньях, Ваши сестры, матери и жены Видят вас в молитвах и виденьях, Чутким сердцем слышат ваши стоны…

148

Над полем («Тихий вечер шепчет над полями…»). ВСт.

АВСТРИЕЦ(«У него почернело лицо…») [149]

У него почернело лицо. Он в телеге лежит недвижимо, Наша часть, проходившая мимо, Вкруг бедняги столпилась в кольцо. Мой товарищ, безусый юнец, Предлагает ему папиросы… И по-польски на наши вопросы Шепчет раненый: «Близок конец…» И на робкие наши слова, Улыбаясь бессильно и бледно, Шепчет медленно он: «Вшистко едно…» И ползет возле губ синева. Каждый знает, что рана в живот — Это смерть… «Я умру через сутки…» Лейтенант утешеньям и шутке Не поверит уже, не поймет… Слышен выстрелов дальний раскат… Наши лица угрюмы и строги… Мы проходим по грязной дороге, Не надеясь вернуться назад. Новая Александрия

149

Австриец(«У него почернело лицо…»). ВСт. Вшистко едно(польск.) — всё равно.

«Скоро утро. Над люнетом…» [150]

Скоро утро. Над люнетом Неподвижный часовой, Он печальным силуэтом Онемел, как неживой. И, неверно озаренный Светом робкого костра, Весь окоп уединенный Чутко дремлет до утра. Офицер в землянке темной Над письмом склонил лицо,— На руке мерцает скромно Обручальное кольцо… Утомленно спят солдаты, Ружья в козлах — точно сноп, И, глубоким сном объятый, Недвижим и тих окоп. Близко утро. Грянул где-то Первый выстрел, близок бой… Шевельнулся у люнета Неподвижный часовой…

150

«Скоро утро. Над люнетом…». ВСт. Люнет— здесь: воен. небольшое укрепление над окопом.