Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

СОБАКОГЛАВЫЙ («Старинная керамика — амфора…») [162]

Старинная керамика — амфора С изображением святого Христофора: В шерсти, с когтьми и с головою пса — Угодника избрали небеса. Сказал Господь: возьму себе урода. Пусть жалкая послужит мне природа, Пусть знают все — и зверь, и раб, и тать, Что Бог везде умеет расцветать. Я злак души взращу, как огородник, И будет в сумрачном страшилище — угодник. Но плакался, приявший приговор, Собакоглавый инок Христофор. Слезу отер и шел путем Господним, И был посмешищем в упрямом дне сегоднем, Чтоб за тоски глаза изъевший дым Не тлеть в веках и нам сиять — святым.

162

Собакоглавый («Старинная керамика — амфора…»). РО. 1921, № 8-10, август-сентябрь; в составе цикла «В сумерках». Св. Христофоржил в III веке, пострадал около 250 года; по преданию, святой первоначально имел красивую наружность, но, желая избегнуть соблазнов для себя и окружающих, просил Господа дать ему безобразное лицо, что и исполнилось; на старинных картинах нередко изображался с песьей головой.

В СЕБЕ(«Проповедую строгую школу…») [163]

Николаю Асееву

Проповедую строгую школу На отроге угрюмо-гористом, И дикарь, отрыгая юколу, Называет меня футуристом. Прибежит гимназист и похвалит, На зрачки опуская ресницы, Но со мной не скучает едва ли, Посидит и спешит извиниться. Быть бы женщиной, плакать сугубо, Но какая же я Ниобея? И кусаешь язвящие губы; Словно вещь, замурован в себе я, И кажусь дискоболовым диском, И не знаю, не чую, не чаю, И о вас, удивительно близком, С декабря утомленно скучаю.

163

В себе («Проповедую строгую школу…»). А. 1921, № 6, 27 ноября. Шола— вяленая или копченая рыба у народов Восточной Азии. Ниобея(правильнее — Ниоба) — в греческой мифологии дочь малоазийского царя Тантала, жена царя Фив Амфиона. Гордая своими детьми (наиболее распространенное в мифах число детей Ниобеи — семеро сыновей, семеро дочерей), смеялась над богиней Лето, у которой их было только двое — Аполлон и Артемида. В отмщение Аполлон и Артемида поразили стрелами всех детей Ниобеи; от горя Ниобея окаменела и была превращена Зевсом в скалу, источавшую слезы.

ДЕВКА(«Изогнутая, выпячив бедро…») [164]

Изогнутая, выпячив бедро И шлепая подошвами босыми, Тяжелое помойное ведро Несет легко ступеньками косыми. Подоткнутою юбкой обнажив Изгибы икр, достойных строгой лепки, Сошла во двор. Меж шлюх и сторожих Уже звенит задорно голос крепкий. И встречному швырнет она успех, Со спелых губ скользнувший, как гостинец Велев сравнить с закутанными в мех В фойэ, в садах и номерах гостиниц. И думаю, читая тридцать строк, Накривленных измотанной эстеткой, Что мужики, толкая в потный бок, Зовут ее, веселую, — конфеткой.

164

Девка («Изогнутая, выпячив бедро…»). СГ. 1922, 1 марта.

МОРСКИЕ (1–6) [165]

1 Чтоб не сливались небо и вода — Зеленый мыс легко повис меж ними, И облаков сквозные невода Ловили солнце всё неутомимей. Но солнце жгло их розовую ткань (Крутясь, горело дыма волоконце), И вот уже над всем простерло длань Жестоко торжествующее солнце. Как женщина, отдав себя, земля Спала, несясь на дымной гриве зноя, А в голубом, холсты не шевеля, Чернел корабль и был — ковчегом Ноя. 2 На небо намазана зелень, И свежий сочится мазок… Идущей с востока грозе — лень Тащить громыхнувший возок. А небо густое, как краска, Как море, которое — там! Над далью лиловая ряска Ушедших к Господним местам. Склоняется солнце на запад, Могущество зноя излив, И лодка — с утеса — как лапоть, Заброшенный в синий залив. 3 Прямая серая доска — Как неуклюж шаланды парус!.. Пусть, набежав издалека, Его взъерошит ветра ярость. Угрюмо-серый тихоход Плывет в коммерческую пристань. Разрушь тоскливый обиход: Гори в грозе и в ветре выстань! И холст, упавший как доска, Пусть напряжется крутогрудо. Пусть будет гибель, смерть пускай, Но пусть и в смерти грянет чудо. 4 Метлой волны хрустящий берег вымыт. Простор воды лукаво бирюзов. Здесь чуждый мне и беспокойный климат, Здесь в стон гагар вплетен томящий зов. А горизонт — он выгоренно-дымчат — Как ветхих ряс тепло шуршащий шелк… Мой взгляд грустнел, в нем растворялось «нынче», К далекому парящий дух ушел. Я ковш мечты. Из глубины зачерпнут Моей томящей творческой тоской, — И смерть моя, безглазо-желтый череп, И ты, мой сон, мой самоцвет морской. 5 Даль дымчата, а облаков каемка Оправлена по краю в серебро. Морская ширь звенит под зноем емко, Раскалено гранитное ребро. А ты со мной. Ты белая, ты рядом, Но я лица к тебе не обращу: Ты заскользишь по зазвеневшим грядам, Ты ускользнешь по синему хрящу. Но ты моя. И дуновенье бриза, И плач волны, разбитой на мысу, — Всё это так, всё это только риза, В которой я, любя, тебя несу. 6 Голубые и синие полосы Нынче море запутали в сеть, Протянулись ветровые волосы И до вечера будут висеть. И на парусе, косо поставленном, На ладье, потерявшей весло, — Не меня ли к безумцам прославленным С горизонта в лазурь унесло.

165

Морские (1–6). СГ. 1922, 1 марта.

ОСВИСТАННЫЙ ПОЭТ («Грехи отцов и прадедов грехи…») [166]

Грехи отцов и прадедов грехи — Вот груз тоски на точках нервных клеток. И этот груз, кладя и так, и этак, Я на плечах тащу через стихи. И думаю, взглянувши на верхи Иных вершин, где горный воздух редок: Не лучше ли возить в санях соседок, Укрывши их в медвежий мех дохи. Мне говорят: «Как хорошо у вас!» Киваю в такт и думаю покуда: Отец любил с аи сухарный квас И выжимал легко четыре пуда. А я угрюм, тосклив и нездоров, Я — малокровный выжиматель строф.

166

Освистанный поэт («Грехи отцов и прадедов грехи…»). СГ. 1922, 1 марта.

НА БЛЮДЦЕ («Облезлый бес, поджав копытца…») [167]

Облезлый бес, поджав копытца, Опять острит зловещий смех: — На блюдце дна не уместится Ни взор, ни радость, ни успех. В ступе толпы под хрип и топот В песок былое истолки. Не скучно ль, сидя рядом, штопать Надежд протертые чулки? И понимаешь, бытом сужен Любой восторг в больной изъян, А человек тебе не нужен, Ты — путник в стане обезьян. Глядишь на цепкие гримасы Улыбок, жестов, слов и дел, И тонет в океане массы Судьбой подчеркнутый удел. Живешь, слова цепляя в ритмы, Точа немую зоркость глаз. Как иступляющую бритву, Которая на грудь легла. А голос всё звончей и льдинче, И повторишь который раз В ночной пробег пропетый нынче Свой крошечный Экклезиаст.

167

На блюдце («Облезлый бес, поджав копытца…»)

. Ру. 1922, 21 апреля.

СЛУЧАЙ («Вас одевает Ворт или Пакэн?..») [168]

Вас одевает Ворт или Пакэн? (Я ничего не понимаю в этом.) И в сумрачном кафе-америкэн Для стильности встречались вы с поэтом. Жонглируя, как опытный артист, Покорно дрессированным талантом, Он свой весьма дешевый аметист Показывал сверкальным бриллиантом. Но, умная, вы видели насквозь И скрытое под шелком полумаски, Ленивое славянское «авось», Кололи колко острые гримаски. И вдруг в гостиных заворчало «вор!» Над узелком испытанной развязки, И щупальцы склонявший осьминог Был ранен жестом смелой буржуазки.

168

Случай («Вас одевает Ворт или Пакэн?..»). Ру. 1922,23 апреля. Ворт, Чарльз Фредерик (1825–1895) — основатель парижского дома моды, просуществовавшего до 1945 г.; в конце XIX — начале XX века был поставщиком русского Императорского двора. Пакэн— Пакен Исидора (1869–1936), первая женщина среди модельеров высшего класса, получившая орден Почетного легиона; работала также для русского императорского двора; глава известной парижской фирмы дамских мод, основанной в 1892. В 1920 отошла отдел. В 1954-м имя фирмы было продано в Англию.

ДОСТОЕВСКИЙ («В углах души шуршит немало змей…») [169]

В углах души шуршит немало змей, От тонких жал в какую щель забиться? Но Бог сказал: «Страдай, ищи… сумей Найти меж них орла и голубицу». Вот — Идиот. Не мудр ли он, когда, Подняв свой страх, стоит, тоской пылая? Но обрекла на страшные года Свой бледный бред мятежная Аглая. Вот «пьяненький»… И он в луче небес, В щетине щек свою слезу размазав, Но яростен, когда терзает бес, Логически-безумный Карамазов. Все близкие… Идут, идут, идут По русской окровавленной дороге. И между них, как злой и мертвый Дух, — Опустошенный сумрачный Ставрогин. И умер ты, и прожил жизнь, ища, И видел мрак и свет невыносимый: То нигилист глядел из-под плаща, То в истину поверивший Зосима. Люблю тебя, измученный пророк, Ты то горел, то гас, то сердце застил, И всё ж ты пел (хотя бы между строк) О нежности, о жалости, о счастье.

169

Достоевский («В углах души шуршит немало змей…»). СВ. 1923, тетрадь 1-я, март.

ЕВРЕЙКА («В вас — вечное. Вы знали Вавилон…») [170]

А.К.

В вас — вечное. Вы знали Вавилон И рек его певучие печали, Вам Ханаан вознес цветущий склон, За вами львы сирийские рычали. И образ ваш в былом неопалим: Для вас Давид играл на вечной арфе, Вы защищали с ним Иерусалим, Христос — для вас — зашел к мещанке Марфе. Не вами ли сраженный Олоферн, Скользнув в крови, упал на плащ парчовый? В вас быстрота антиливанских серн, Влюбляетесь и мстите горячо вы. Единая под тысячью личин (Ревекки, Лии, Сарры и Юдифи), Ведь это вы, одушевив мужчин, Бросали их гореть в бессмертном мифе! И тайна глаз горящих глубока, Черней, чем плод и кожура маслины. Не вы ли в Рим послали рыбака, Сверкнув пред ним в хитоне Магдалины? В вас женственности творческий экстаз И пламенность могучей вашей расы, Для вас и Дант, и восхищенный Тасс Бросали стих — как сталь — о медь кирасы. И в пальцах ваших, вырвавших из нот Величие томящего Шопена, Текут века, и в ночь не ускользнет Былых племен омлеченная пена.

170

Еврейка («В вас — вечное. Вы знали Вавилон…»). СВ. 1923, тетрадь 1-я, март.

«Я живу в обветшалом доме…» [171]

Я живу в обветшалом доме У залива. Залив замерз. А за ним, в голубой истоме, Снеговой лиловатый торс. Та вершина уже в Китае, До нее восемнадцать миль. Золотящаяся, золотая Рассыпающаяся пыль! Я у проруби, в полушубке, На уступах ледяных глыб — Вынимаю из темной глуби Узкомордых крыластых рыб. А под вечер, когда иголки В щеки вкалываются остро, Я уйду: у меня на полке, Как Евангелие — «Костер». Вечер длится, и рдеет книга. Я — старательная пчела. И огромная капля мига Металлически тяжела. А наутро, когда мне надо Разметать занесенный двор, На востоке горы громада — Разгорающийся костер. Я гляжу: золотая глыба, Великанова голова. И редеет, и плещет рыбой Розовеющая синева. И опять я иду на льдины, И разметываю в лесу, И гляжу на огни вершины, На нетлеющую красу… Если сердце тоска затянет Под ленивый наважий клев — Словно оклик вершины грянет Грозным именем: Гумилев!

171

«Я живу в обветшалом доме…». Вставлено в текст воспоминаний «О себе и о Владивостоке» (см. т. 2. наст. изд.). Прижизненная публикация неизвестна. Впервые — в составе воспоминаний во владивостокском альманахе «Рубеж» (1995, № 2/864). «Костер»— книга стихотворений Н. Гумилева (1918).

КЛАДБИЩЕ НА УЛИССЕ («Подует ветер из проклятых нор…») [172]

Подует ветер из проклятых нор Пустынной вулканической Камчатки, Натянет он туман на зубья гор, Как замшевые серые перчатки. Сирена зарыдает на мысу, Взывая к пароходов каравану; На кладбище, затерянном в лесу, Невмоготу покойникам… Восстанут. Монахиня увидит: поднялись Могучие защитники «Варяга», Завихрились, туманом завились И носятся белесою ватагой. И прочитает «Да воскреснет Бог», И вновь туман плывет текучей глиной, Он на кресте пошевелит венок, Где выцветает имя — Флорентина. Встает, бледна, светла и холодна, В светящемся невестином наряде… Двенадцать лет она уже одна, Двенадцать лет под мрамором, в ограде. О, если б оторваться от креста, Лететь, лететь, как листья те летели, Стремительным кружением листа, В уют жилья, в тепло большой постели! И розоветь, как пар в лучах зари, И оживать, и наливаться телом, Но дальние заныли звонари За сопками, в тумане мутно-белом. И прячется в истлевшие гроба Летучая свистящая ватага… Трубит в трубу — тайфун его труба — Огромный боцман у креста «Варяга». Бухта Улисс, 1923 год

172

Кладбище на Улиссе («Подует ветер из проклятых нор…»). Впервые — в составе воспоминаний во владивостокском альманахе «Рубеж» (1995, № 2/864). Прижизненная публикация неизвестна. В сражении при Чемульпо 8 февраля 1904 году крейсер «Варяг» получил тяжелые повреждения, 33 человека погибло. В память о Чемульпинском сражении установлен памятник близ Владивостока на морском кладбище (куда в 1911 г. были перевезены из Кореи останки погибших).