Собрание сочинений. Том 45
Шрифт:
Уютный Мейн полагает:
Та доктрина этой школы юристов, которая неприемлема для специалистов в области права, утратит свой парадоксальный характер, если допустить предположение, само по себе теоретически бесспорное (!), которое заметно приближается к практической истине с развитием истории — предположе¬ние, что то, что суверен мог бы, (!) изменить, но не изменяет, он приказы¬вает (стр. 366).
Таково мейповское издание Гоббса и его ничтожного последователя Остина. Это просто схоластические пустячки. Вопрос в том, «что он мог бы изменить». Возьмем даже что-нибудь формально юридическое. «Законы», если их не упраздняют, выходят из «употребления». Так как «позитивные законы» — приказы суверена, они и продолжают оставаться его приказами, пока существуют. Поскольку он их не изменяет — он «мог бы» это сделать, так как тот факт, что они выходят из «употребления», доказывает, что состояние общества
«Собственным этическим кредо» Остина… «был утилитаризм в его более ранней форме»
(стр. 368. Бентамизм вполне достойный этого человека).
Вторая, третья и четвертая лекции (Остина) посвящены попыткам
отождествить божественный закон с законом природы
(поскольку можно допустить, что эти последние слова содержат какой-то смысл),
426
К. МАРКС
с правилами, предписываемыми теорией полезности… отождествление… совершенно необоснованное и непригодное ни для какой цели (стр. 369). Юриста в собственном смысле слова совершенно не касается какой бы то ни было идеальный образец права или морали (стр. 370).
Вот это очень верно! Так же мало касается, как и богословие (!). Лекция XIII. Суверенитет и империя. (Это последняя лекция мейновской книги)
Слово «закон» возникло в тесной связи с двумя понятиями: понятием «порядка» и понятием «силы» (стр. 371).
Главным произведениям Остина немногим более сорока лот (стр. 373).
С точки зрения юриста, закон, объединяется с порядком только при посредстве необходимого для каждого истинного закона условии, но которому он должен предписывать некоторый класс действий или упущении или известное число действий и упущений, определенных в общем виде. Закон, который предписывает единичное действие, не является истинным законом, а характеризуется как «случайный» или «частный» приказ. Закон, определенный и ограниченный таким образом, является предметом юриспруденции, как она понимается аналитическими юристами (стр. 375).
Остин в своем трактате рассматривает «известное число существующих форм правления или (как говорил он) форм политического главенства и подчинения {superiority and inferiority} с целью определения точного места суверенитета в каждой из них (стр. 375, 376).
Остин признает существование обществ, или совокупностей людей, где никакой анализ не в состоянии обнаружить лицо или группу, соответствующую определению суверенитета. Прежде всего, он, как и Гоббс
(ничтожным последователем которого он является),
полностью допускает, что существует состояние анархии. Где бы такое состояние ни встречалось, вопрос о суверенитете является предметом актив¬ной борьбы; в качестве примера он приводит тот, который неизменно при¬сутствовал в сознании Гоббса, борьбу между Карлом I и его парламентом. Острый критик Гоббса и Остина, блестящий Фицджеймс Стивен, настой¬чиво утверждает, что существует состояние дремлющей анархии, например Соединенные Штаты
(пример Мейна)
до Гражданской войны (стр. 377).
Все это чрезвычайно характерно для «проницательных» англий¬ских юристов! Великий Мейн со своей стороны заявляет:
Может иметь место преднамеренный отказ от борьбы по вопросу, который, как известно, не решен, и я
(сам Мейн!)
не вижу возражений против того, чтобы называть возникающее таким образом временное равновесие состоянием дремлющей анархии (стр. 377).
Остин далее признает теоретическую возможность-естественного состояния; он не придает ему столь важного значения, как Гоббс и другие, но допускает его существование повсюду, где известное число людей или групп, недостаточно многочисленных, чтобы быть политическими, еще не
КОНСПЕКТ КНИГИ Г. МЕЙНА «ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ИНСТИТУТОВ»’ 427
подчинено каким-либо обычным или функционирующим привычным образом обществом * (стр. 378).
Остин говорит, стр. 237, том I, 3-е издание:
«Предположим, что единичная семья дикарей живет в абсолютном отчуждении от всех других общностей {community}. Предположим также, что отцу, главе этой изолированной семьи, оказывают привычное повиновение мать и дети. Итак, поскольку оно не является членом другой,
большей по размерам общности, общество, образованное родителями и детьми, очевидно, является независимым обществом, и, поскольку остальные его члены обыкновенно повинуются главе, это независимое общество образо-вало бы обгцество политическое, в случае если бы число его членов не было чрезвычайно малым. Но поскольку число его членов является чрезвычайно малым,то, я полагаю,оно будет рассматриваться как общество в естествен¬ном состоянии; это означает общество, состоящее из лиц, не находящихся в состоянии подчинения. Но применяя термины, которые звучали бы несколько иронически, мы едва ли могли бы именовать это общество поли¬тическим и независимым, отца — повелителя и главу — монархом или сувереном или послушных мать и детей — подданными».(Очень глубокомысленно!)
До сих пор он льет воду на мельницу Мейна,
«поскольку, — как пишет последний, — форма авторитета, о которой шла речь, авторитета патриарха или отца семейства по отношению к своему семейству, эта форма, по крайней мере, согласно одной современной теории
(Мейна и компании),
является элементом или зародышем, из которого постепенно развилась постоянная власть человека над человеком» (стр. 379).
Но здесь Мейн пускает в ход «тяжелые орудия».
Пенджаб, после того как он прошел через все мыслимые фазы анархии и дремлющей анархии, подпал, примерно за 25 лет до его аннексии, под власть довольно прочно объединенной полувоенной полурелигиозной оли-гархии, известной как сикхи; они, в свою очередь, были подчинены одним вождем, принадлежавшим к их ордену, Ранджитом Сингхом. Последний был всемогущим деспотом. Он забирал в качестве собственного дохода огромную долю продукции сельского хозяйства. Он разорял села, которые сопротивлялись его вымогательствам, и казнил большое число людей. Он собирал большие армии и обладал всей полнотой материальной власти, которую проявлял в самых различных формах. Но он никогда не издавал законов. Правила, которые регулировали жизнь его подданных, основывались на обычаях, существовавших с незапамятных времен, и эти правила проводились в жизнь домашними судами в семьях и сельских общинах (стр. 380, 381). Ранджит Сингх никогда не помышлял и не мог помышлять (!) об изменении гражданских правил, по которым жили его подданные. Веро¬ятно, он так же ревностно верил в независимую обязывающую силу этих правил, как и сами старейшины, которые их применяли. Восточному или индийскому теоретику в области права, утверждение, что эти правила являются приказами Ранджит Сингха, показалось бы и т. д. абсурдным и т. д. (стр. 382).
• У Мейна: властью (authority). Ред. 1В М. и Э., т. 45
428
К. МАРКС
Положение Пенджаба при Ранджите Сингхе можно считать типичным для всех восточных обществ в их туземном состоянии {in their native state}, во время редких промежутков мира и порядка. Там всегда были деспотии и т. д., приказам деспотов, стоявших во главе, какими бы гру¬быми и жестокими они ни были, безоговорочно подчинялись. Однако в то же время эти приказы, за исключением тех случаев, когда они были направлены на организацию административного механизма машины для сбора доходов, не были подлинными законами; они принадлежали к классу, названному Остином случайными или частными приказами. Истина заключается в том, что единственно решающими для местных и домашних обычаев… были не повеления суверена, а мнимые повеления божества. В Индии влияние брахманских трактатов по смешанным вопросам права и религии на разложение древнего обычного права страны всегда было велико, и в некоторых отношениях… оно стало еще больше при английском господстве (стр. 382, 383).
Ассирийская, Вавилонская, Мидийская и Персидская империи время от времени для своих завоевательных войн собирали огромные армии из населения, обитавшего на громадных пространствах; они требовали абсолютного повиновения своим издававшимся по тому или иному поводу приказам, карали неповиновение с крайней жестокостью; лишали престола мелких властителей, переселяли целые общины и т. д. Но при всем том они мало вмешивались в повседневную религиозную и гражданскую жизнь тех групп, к которым принадлежали их подданные. «Царский закон» и «нерушимый указ», сохранившиеся до наших дней как образец «.закона мидян и персов, который не изменяется», не являются законом в современном смысле слова, а «частным приказом», внезапным, нерегулярным и временным вмешательством в многообразные древние обычаи, которые в общем оставлялись нетронутыми. Даже Афинская империя, поскольку дело каса¬лось не Аттики, а подчиненных городов и островов, была явно империей, собиравшей налоги, а не империей, издававшей законы (стр. 384, 385).