Если меня не спасет та птичка,то есть, если она не снесет яичкаи в сем лабиринте без Ариадны(ибо у смерти есть варианты,предвидеть которые – тоже доблесть)я останусь один и, увы, сподоблюсьхолеры, доноса, отправки в лагерь,то – если только не ложь, что Лазарьбыл воскрешен, то я сам воскресну.Тем скорее, знаешь, приближусь к креслу.
X
Впрочем, спешка глупа и греховна. Vale!То есть некуда так поспешать. Едва лиможет крепкому креслу грозить погибель.Ибо у нас на Востоке мебельслужит трем поколеньям кряду.А я исключаю пожар и кражу.Страшней, что смешать его могут с кучейдругих при уборке. На этот случайя даже сделать готов зарубки,изобразив голубка голубки.
XI
Пусть теперь кружит, как
пчелы ульев,по общим орбитам столов и стульевкресло твое по ночной столовой.Клеймо – не позор, а основа новойастрономии, что – перейдем на шепот -подтверждает армейско-тюремный опыт:заклейменные вещи – источник твердыхвзглядов на мир у живых и мертвых.Так что мне не взирать, как в подобны лица,на похожие кресла с тоской Улисса.
XII
Я – не сборщик реликвий. Подумай, еслиэта речь длинновата, что речь о креслетолько повод проникнуть в другие сферы.Ибо от всякой великой верыостаются, как правило, только мощи.Так суди же о силе любви, коль вещите, к которым ты прикоснулась ныне,превращаю – при жизни твоей – в святыни.Посмотри: доказуют такие нравыне величье певца, но его державы.
XIII
Русский орел, потеряв корону,напоминает сейчас ворону.Его, горделивый недавно, клекоттеперь превратился в картавый рокот.Это – старость орлов или – голос страсти,обернувшийся следствием, эхом власти.И любовная песня – немногим тише.Любовь – имперское чувство. Ты жетакова, что Россия, к своей удаче,говорить не может с тобой иначе.
XIV
Кресло стоит и вбирает теплыйвоздух прихожей. В стояк за каплейпадает капля из крана. Скромнострекочет будильник под лампой. Ровнопадает свет на пустые стеныи на цветы у окна, чьи тенистремятся за раму продлить квартиру.И вместе все создает картинутого в этот миг – и вдали, и возле -как было до нас. И как будет после.
XV
Доброй ночи тебе, да и мне – не бденья.Доброй ночи стране моей для сведеньяличных счетов со мной пожелай оттуда,где, посредством верст или просто чуда,ты превратишься в почтовый адрес.Деревья шумят за окном, и абрискрыш представляет границу суток...В неподвижном теле порой рассудокоткрывает в руке, как в печи, заслонку.И перо за тобою бежит в догонку.
XVI
Не догонит!.. Поелику ты – как облак.То есть, облик девы, конечно, обликдуши для мужчины. Не так ли, Муза?В этом причины и смерть союза.Ибо души – бесплотны. Ну что ж, тем дальшеты от меня. Не догонит!.. Дай жена прощание руку. На том спасибо.Величава наша разлука, ибонавсегда расстаемся. Смолкает цитра.Навсегда – не слово, а вправду цифра,чьи нули, когда мы зарастем травою,перекроют эпоху и век с лихвою.1967
* * *
Сын! Если я не мертв, то потомучто, связок не щадя и перепонок,во мне кричит все детское: ребенокодин страшится уходить во тьму.Сын! Если я не мертв, то потомучто молодости пламенной – я молод -с ее живыми органами холодстоль дальних палестин не по уму.Сын! Если я не мертв, то потомучто взрослый не зовет себе подмогу.Я слишком горд, чтобы за то, что Богупредписывалось, браться самому.Сын! Если я не мертв, то потомучто близость смерти ложью не унижу.Я слишком стар. Но и вблизи не вижутам избавленья сердцу моему.Сын! Если я не мертв, то потомучто знаю, что в Аду тебя не встречу.Апостол же, чьей воле я перечу,в Рай не позволит занести чуму.Сын! Я бессмертен. Не как оптимист.Бессмертен как животное. Что строже.Все волки для охотника – похожи.А смерть – ничтожный физиогномист.Грех спрашивать с разрушенных орбит!Но лучше мне кривиться в укоризне,чем быть тобой неузнанным при жизни.Услышь меня, отец твой не убит.1967
Фонтан
Из пасти льваструя не журчит и не слышно рыка.Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика,никаких голосов. Неподвижна листва.И чужда обстановка сия для столь грозного лика,и нова.Пересохли уста,и гортань проржавела: металл не вечен.Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,хоронящийся в кущах, в конце хвоста,и крапива опутала вентиль. Спускается вечер;из кустасонм
тенейвыбегает к фонтану, как львы из чащи.Окружают сородича, спящего в центре чаши,перепрыгнув барьер, начинают носиться в ней,лижут морду и лапы вождя своего. И, чем чаще,тем темнейгрозный облик. И вотнаконец он сливается с ними и резкооживает и прыгает вниз. И все общество резвоубегает во тьму. Небосводпрячет звезды за тучу, и мыслящий трезвоназоветпохищенье вождя -так как первые капли блестят на скамейке -назовет похищенье вождя приближеньем дождя.Дождь спускает на землю косые линейки,строя в воздухе сеть или клетку для львиной семейкибез узла и гвоздя.Теплыйдождьморосит.Как и льву, им гортаньне остудишь.Ты не будешь любим и забыт не будешь.И тебя в поздний час из земли воскресит,если чудищем был ты, компания чудищ.Разгласиттвой побегдождь и снег.И, не склонный к простуде,все равно ты вернешься в сей мир на ночлег.Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде.Так в тюрьму возвращаются в ней побывавшие людии голубки – в ковчег.1967
В пространстве, не дыша,несется без дорогеще одна душав невидимый чертог.А в сумраке, внизу,измученный сосудв кладбищенском лесудве лошади везут.Отсюда не воззвать,отсюда не взглянуть.Расставшихся в кроватьбольницы не вернуть.Простились без тоски,друг другу не грозя,при жизни не враги,по смерти не друзья.Сомненья не унять.Шевелится в грудистремленье уравнятьстоль разные пути.Пускай не объяснитьи толком не связать,пускай не возопить,но шепотом сказать,что стынущий старик,плывущий в темноте,пронзительней, чем крик«Осанна» в высоте.Поскольку мертвецыне ангелам сродни,а наши близнецы.Поскольку в наши днидоступнее для нас,из вариантов двух,страдание на глазбессмертия на слух.1967
47
Возможна опечатка в СИБ: «П. В.» вместо «Ц. В.»? Стих. отсутствует во 2-м изд. СИБ. – С. В.
1 сентября 1939 года
День назывался «первым сентября».Детишки шли, поскольку – осень, в школу.А немцы открывали полосатыйшлагбаум поляков. И с гуденьем танки,как ногтем – шоколадную фольгу,разгладили улан.Достань стаканыи выпьем водки за улан, стоящихна первом месте в списке мертвецов,как в классном списке.Снова на ветрушумят березы и листва ложится,как на оброненную конфедератку,на кровлю дома, где детей не слышно.И тучи с громыханием ползут,минуя закатившиеся окна.1967
Postscriptum
Как жаль, что тем, чем стало для менятвое существование, не сталомое существованье для тебя....В который раз на старом пустырея запускаю в проволочный космоссвой медный грош, увенчанный гербом,в отчаянной попытке возвеличитьмомент соединения... Увы,тому, кто не способен заменитьсобой весь мир, обычно остаетсякрутить щербатый телефонный диск,как стол на спиритическом сеансе,покуда призрак не ответит эхомпоследним воплям зуммера в ночи.1967
* * *
Время года – зима. На границах спокойствие. Сныпереполнены чем-то замужним, как вязким вареньем.И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мглеты увидишь, опричь своего неприкрытого срама -полумесяц плывет в запыленном оконном стекленад крестами Москвы, как лихая победа Ислама.Куполов, что голов, да и шпилей – что задранных ног.Как за смертным порогом, где встречу друг другу назначим,где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог,где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,то не все ли равно – ошибиться крюком или морем.1967-1970