Собрание

Разговор с боковым временем

Вот снова Время побежало Куда-то вкось, А надо вдаль. Ведь есть же времени стрела Необратима, хоть тупа. Но иногда, скрестивши ноги, Придурковато вдоль дороги Она вдруг делает faux pas. Она летит, но не пронзает — И ты живешь, а Время рядом По сторонам фундук сажает, Кривляется, гусят рожает И двойников дурных сажает За стол с каким-то тихим гадом. Но ведь должно идти ты, Время, Вперед и прямо нести бремя Свое. Направо и налево Отпрыгивать — твое ли дело? Подпрыгивать я не велела. И падать тоже ты не смей. Иди вперед — как у людей! Иди вперед и Бог с тобой. Стучи ногой, иди со мной. Иначе ты уже не время, А отголосок, злое семя, Ошметки вечности дурной, Кулисы брошенного ада. И надо жизнь дойти до края А не свернуть с нее, играя. Что ж ты, Tempo, Ходишь боком, Хитро искоса глядишь Как воровка, как сорока. И меня с собою тащишь. Множишь дурные мои отраженья, Глухие темные ответвленья В зону размытого, В треск бокового зренья? Время отвечает: Ты, может быть, еще не знаешь, Что если вправо забираешь И если влево повернешь, (Но это очень трудный путь Мне больно по нему идти), То вдруг уже лечу назад И ты за мною наугад, И ты за мною — птицей влёт, На много тысяч лет назад, На сколько хочешь лет назад… Но больно вспять. Пойти вперед?

" Истлел ремешок от часов на руке, "

Истлел ремешок от часов на руке, Истерся так быстро. А ты — с боевою раскраской — душа Мелькнула костровою искрой. Взлетела в воздух ледяной — Прохладно светло и не душно — Вот надо мною на нитке висит, Как шарик воздушный Плеромой прозрачною он плывет, Качнет ледяной головою, Набитый аэром, в инее весь На нитке — еще со мною.

" «Бабье лето — мертвых весна», "

«Бабье лето — мертвых весна», — Говорят в Тоскане, говорят со сна, Выглянув в окно, где солнце веет, И, как чахоточный, молодеет Городской клен и уже краснеет При каждом взгляде В обреченно сползающем вниз Наряде.

Цветенье зимы

Петербургский снег горячий Обжигает мне лицо И в глаза мои влетает Ядовитою пыльцой. Что цветет? Скажи мне тихо. Что так семя сеет грубо? Тонки жилы повилики На водопроводных трубах. Слышишь — лед на реках лопнул, Видишь — древо расцвело. Это древо ледяное, Древо хрупкое зимы. Её цветы замерзли в окнах, Её сирень с небес летит, И с розой белою январь В зубах — над городом висит Эта роза — она стеклянная Эта белая и промерзлая, Раскрывается, рассыпается И зима разверзается грозная.

" Не хочется больному пони "

Не хочется больному пони Бежать по кругу И воздух белый жрать с ладони Врага ли, друга. Не хочется мне пепел сыпать В ладонь, а сыплю. Под радио глухие сипы Под утро выпью. А хочется мне, бесприютной, Рвать путы, И прыгать с вышки парашютной Без парашюта.

" Мы пришли и схлынем быстро "

Мы пришли и схлынем быстро Как солдаты на постой — Жрать табак с горящей искрой Говорить — «я выйграл сто». Жадно жизнью отравляться Говорить — «я проиграл». И вполуха ждать горниста В небо тянущий сигнал.

Стихи о Горе-Злосчастье и бесконечном счастье быть меченной Божьей рукой

…to breathe in all-fire glances.

„The wreck of the Deutschland"

G. M. Hopkins

1

Ночью случился пожар. В комнате весело огонь трещал. Очнулась — в три роста огонь. Будто мышь на лопате Бросили в печь. Беги, спасайся. Юркнула душа за дверь, Да и тело к себе подтащила.

II

Черною сажей помазали лоб, Благословили на время военное, Весело плакал Бог В чреве дождя весеннего. Иов не сам говорил, Горе его говорило Горе Богу под стать, С горем у них союз. Может с Ним говорить. Все любимое отнял, Да и нужное все забрал. Горько смеялся Бог И шутя крест на лбу Пальцем в саже Чертил, стирал. Рисовал. Входит Бог В горелую комнату Запах гари ему Ладана слаще и мирра.

III. Чем была и чем стала

1 Была римской поэтессой, Китайской Лисой, Эстонским каким-то поэтом, Безумной монахиней, Пустотою, выдохом ночи, Чьей-то возлюбленной, чьим-то другом. А теперь я сделалась головней, Говорящей И танцующей на хвосте, Как змея. 2 Безучастной, бестрепетной, Милости прося, пугая лепетом, Нишею, вырубленной в воздухе, Что-то в ней спрячут? Разбойники — что-то спрячут, Сокровище принесут, В пустыне ночной припрячут. Века, уж века не плачу. Сироткой седой, дряхлым львенком — Крошкой, Йовенком-крошкой В Иове большом как в матрешке, О сколько же нас в нем! От века мы говорили в нем, Терзали болью своей как огнем, Мы бока ему прогрызем. Предвечный Иов горит во тьме костром И черными языками пламени мы — Полыхаем в нем.

IV

Итак — за мною шла беда, На пятки наступала И птица, пролетая вкось, Меня почти не замечала, А видела меня как тень, Поводыря медведя, Который как Эдип бредет, В плечо вцепясь мне, бредит. И видит птица как слепец В косматую густеет тучу — Вдруг закачается, падет В падучей неминучей.

V

Всего я лишилась: Любимых книг, фотографий Поры счастливой, Даже родинку со лба Обронила, Стала сама черной меткой, Отметиной В белом мраке заметной, На округлом лбу Тоски По утешном слове, Чудесней выщебетанного птицей, Потешном, утешном для Бога, Щекотном.

VI. Морзянка

Ты говоришь: за все благодари, все к лучшему, — но лицемер последний за гибель существа любимого и муки — благодарить не сможет. Вослед Иову, подобно Иакову, Да и всякому, Кто с ангелом В ночи боролся, Известно, Что измученное сердце, Притянутое к бездне, Трепещет и передает морзянкой Всю нашу боль не нашими словами, И только херувимы их поймут. И стон отчаянья, невыносимой боли Преображаются в неизреченной глубине, В молчание любви земной юдоли К молчанию живому в нас и вне.

VII

Меж дождинок — что князь Цицианов Проберусь — не заденут меня, И смерть, как француз деловитый и пьяный, Не всем подмигнет, казня Будто знает он что-то хорошее, знает И радуется не зря. Пусть Земля, будто яблоко падшее Темное, липкое насквозь, Валится в бездну — и натыкается На хрустально-смертельную ось

VIII

Огонь идет — и свитки все свиваются, Свисают струпья и дрожит зола Хоть твоя суть и ледяна и зла. Сжигай мой дом, мне это втайне нравится Пускай сгорели книги, фото, карты, Как жаль, что не сгорела я сама — О черное барокко в сердце марта! О пламя, бьющее из моего окна!

В Новой деревне птицы все те же

На Черной речке птицы щебетали, Как будто щеки воздуха щипали И клювом дергали И лапками терзали, И сердце напружив, Забыв о друге, о душе, о дали До смерти небо тьмы защекотали. Хвостами резали и опереньем И взвизгами, и судорожным пеньем. Да, птицы певчие хищны, Их хищность в том, Чтоб воздух догонять, Терзать его потом. Перетирать, крошить, Язвить, ласкать, журить, Чтоб наконец В нем истинные звезды пробурить. И в том они подобны Богу, Он к сердцу моему свечу подносит И самого себя он только спросит: Что если в нем дыру прожжет — Что там увидит? зеркало, дорогу? И почему Ему мы застим взор И исступленья сладостным огнем И вдохновенья режущим лучом Он нас заставит душу разорвать И чрез нее в свою глазницу глянет. О птицы певчие, терзайте воздух нежный. Я — ваше небо, я — позор безбрежный.