Собрание

1994

ЛЕНЬ

Блаженная лень! Томящая лень! Так сладостно кровь цепенеет! Ресницами так невозможно взмахнуть, Язык, распухая, коснеет. Не выходить, не петь, не знать отличий, Не стряхивать ни липких сна оков, Ни упоительную муку параличных, Сухих растений, сверженных богов.

1994

НА ПЕРВОЕ ПОГРЕБЕНИЕ ГАМСАХУРДИА

Чуть покраснев, и в клочьях тины, Луна, толкнув скалу плечом, Омочила снега долины Едкой лазурной мочой. Сторож, выйдя за сараем в кукурузу, Услышал тонкое движенье И выстрелил — в Бодлериану — Музу, Нагую, резвую, хотя и в разложеньи. Он опять вернулся в свой свинарник, Где среди трухи, лопат и вил Пел и пил еще другой охранник, Гроб в полу он чачею кропил. Просочится ли она в открытый рот, Растечется ли по дереву уныло? Сушится в связках табак, кто-то в поле поет, И солдат, как надгробье, храпит на могиле.

февраль 1994

КРУГОВРАЩЕНИЕ ВРЕМЕНИ В ТЕЛЕ

Эта девушка — чья-то дочь, В глазах — голубая вода, В паху у нее — глухая рваная ночь И розовая звезда. А в сердце у ней — который час? Между собакой и волком. Синий сумеречный льется атлас Под воткнутой в центр иголкой. А во лбу у нее предрассветный сад — Занялось — вот сейчас рассветет, Но в затылке уже багровый закат, В позвоночник полночь ползет.

февраль 1995

НА ВЫСОТЕ

Бог мог быть камнем или растением…

Оккам

Парус опавший в груди трепещет. Где же воздух — слабый, дольний, Грязный — где же он теперь? Штурвал глазницы вещей В муке кружится — и кажет дверь. Там висит кристалл зеленый, Как прозрачный чистый лоб, От него сквозь купол льется Красноватый ясный столб. И — в его прозрачной волне Парит без усилья Бабочка на краю, на дне С черепами на пыльных крыльях. Этот Камень светлый, страшный Перевешивает мир. Он — живой, всегда кругами Ходит стража, шепчет плавно клир. Господи, я вспомню Имя. Имя есть во всех церквах. Ты висишь здесь, как на дыбе, В немоте и на цепях. И разве я — служитель горний, А не пролилась как вода, Что Ты тропою потаенной Привел меня наверх сюда? Спаси же Ты своих увечных, Свое больное — иль нельзя? — Что Ты висишь в пещере вечной, Как отвердевшая слеза.

1994

" Как стыдно стариться — "

Как стыдно стариться — Не знаю почему, Ведь я зарока не давала Не уходить в ночную тьму, Не ускользать во мрак подвала, Себе сединами светя, Я и себе не обещала, Что буду вечное дитя. Но все ж неловко мне невольно, Всем увяданье очевидно. Я знаю — почему так больно, Но почему так стыдно, стыдно?

1994

БЛАГАЯ ВЕСТЬ ОТ ЧЕТЫРЕХ ЭЛЕМЕНТОВ

Как радуга мелькнет и верба расцветет Трепещущей голодною весною — Тогда состав мой понимает весь: Что есть Евангелье иное. Четыре древние Евангелья живут, И ими сокровенно жизнь цела: Вода, Огонь, и Воздух, и Земля Несут Тельца, Ягненка и Орла. Когда-то прошептала мне Пчела, Что воздух жив, которым Бог дышал. Подстрижен ветер, и еще он пьян Вином, которое во тьме была вода. Ночь горняя — не ночь, а Иоанн. И влага шумная всё помнит Океан, И капля хладная воды крещальной Скользнула с плеч, упала в Иордан И стала там жемчужиною тайной. И, розовея там, на дне веков, Она вдруг засветилась, загорелась, И тут Вода с Огнем сплелись и спелись, Огонь поплыл рекой среди песков. Как будто бы Марк и Лука Срослись спиной, а пересохшими губами Шептали вместе, влажными глазами Смотрели в небо, рыб держа в руках. Когда-то две чудесных рыбы, Собой пять тысяч накормив, Жар крови в них собой затмив, Вдруг в саламандры обратились. Земля оседлая зашевелит плечом, Она живет — по ней ступал Господь. Она освящена — в ней спит Адам, Как зерна в ней прозябнет плоть. Огонь священный жив, он, под землей горя, Как Лазарь заметался в пеленах, И вместе сразу Пламя и Земля На четырех бормочут языках. Орел захлопал крыльями, Заклекотал Матфей, На землю кровь лилась из ран, Земля мычала. Шел ангел средь мечей. В одежде, сшитой из живых ночей, Неумиравший вьется Иоанн… Когда касался дождь его плечей, То становился осиянным, А Время все растет, а из него — Четыре нераздельных неслиянных.

1994

ДЕВОЧКА И КРЫСА

Девочка шла с крысой на плече, Крыса распласталась, как погон. Этому никто не удивлялся, Потому что это — древний сон. Крыса живо-живо посмотрела, Гладит девочка ей корнеплодный хвост, А сама — серее, чем картошка, Не пошла еще ни в цвет, ни в рост. Снег их кроет сереньким пушком, Удивляясь древности союза, Крыса дышит в тонкое ушко — (Но напрасно) — как немая Муза.

1994

КОЛОДЕЦ-ДУБ

Пробился ключик посреди Пустого дуба, Он поднимается весной До среза, где была вершина, Да молния ее сожгла. В колодец этот возвышенный Посмотрит птица, пролетая, И забывает — где юг, север, Да и зачем сей глаз мерцает. И говорят — в году раз ночью Там что-то будто вдруг вскипает, Оттуда с шумом, плеском, пеньем Всплывает лешая русалка, На мир посмотрит — и обратно Несется вниз в жерло глухое. И я кругами там ходила, Как кот прозрачный и ученый, И думала: сей дуб есть образ Безумца, пифии, пророка.

декабрь 1994

ТОРГОВКА

У ног Обводного канала Она баранкой торговала. В ее лице (их было целых три) — Одно белело круглое, как рама, Другое из него одутло выступало, А третье — просто пятачок, Бутон или густой цветок. Который не приманит никогда Пылящих мимо насекомых, И полувдвинутой трубой Смотрела в окна незнакомых, В закатное нагое солнце, Пот утирая полотенцем.

1994

ЗАРУБЛЕННЫЙ СВЯЩЕННИК

В церковь старушка спешит (Непременно надо согбенную), Ворона кричит через размокший снег, Со слезой радуется Здешний навек человек. Тает в углу мертвец С молитвой, ко лбу прилипшей, Может, впечатается в кость И отпрянут духи под крышкой. Священник, погибший при начале конца, Похожий на Люцифера и Отца, Немного светский и слишком деятельный, Но избранный в жертву (назло чертям?), Может, кровью своею — верите ли? — Пропитает ворону, старушку и храм. Снег не просыплется больше в юдоль, Разве снизу пойдет — от земли — в январе? Наша скоро утихнет боль, Но выступит соль на топоре.

1992

ЗАБРОШЕННАЯ ИЗБУШКА

Печален старичок, допив настой на травке, И думает коту, лежащему на лавке: Ты знаешь, деточка, зверек пушистый, Что вечер настает февральский, скорый, мглистый? Что все давно недвижны, кто помнили о нас, Забудем же и мы их в ночной и снежный час. — Последняя чекушка допита, и теперь Заклеена морозом, насмерть зальдела дверь, И в окна льется синева, вразмешку с пеной. Мы будем так лежать — и разомкнутся стены, Покуда потолок не отворит нам путь, По льдистой колее куда-нибудь, Промерзлый домовой нас поцелует в лоб. И сыплет снег не в гроб и не в сугроб.