Собрание

1990

" Сердце, сердце, тебя все слушай, "

Сердце, сердце, тебя все слушай, На тебя же не посмотри — На боксерскую мелкую грушу, Избиваемую изнутри. Что в тебе все стучится, клюется — Астральный цыпленок какой? Что прорежется больно и скажет: Я не смерть, а двойник твой. Что же, что же мне делать? Своего я сердца боюсь, И не кровью его умыла, А водицею дней, вот и злюсь. Не за то тебя, сердце, ругаю — Что темное и нездешнее, А за то, что сметливо, лукаво И безутешное.

ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРИЛИСТНИК

1. Путь подземный

Н.Меркушенковой

Снова водит Луна За рога народы, И смотрит, смотрит в зрачки им она, а меня Манят подземные воды. Знаю ход тайный, глубокий путь Из Нового в древний Ерусалим — Камень отбросить, лопатой копнуть, И со свечою неугасимой Вот уже я утонула по грудь. Когда к земле приближается Глаз И метит всех одинаковым знаком — Приоткрывается дивный лаз, Да ведь откроет не всякий, За поворотом повозка ждет, Впряжены в нее крылатые собаки. Вся в паутине тропинка лежит Под кирпичами изрытыми ветхого свода, Над головою земля дрожит — Толпы мятутся, народы. Этой дорогою до меня Святые ходили, разбойники, звери, Мышь пролетала, глубоким был вход, А выход высокий — в цветные двери. Но перед тем, как туда шагнуть И в чан окунуться с забвенной водою — Тень посылаю, чтоб стала она Между Луной и тобою.

2. Смутные строфы

Как уныло пьется настой ромашки, Так тоскливо — будто сама ромашка Пьет свою кровь в саду глухом на закате, Так печально — как если бы я лежала Глубоко во чреве Летнего сада Рядом с плавающею авиабомбой, И внутри можно маслом зерна разлиться, И мы с нею взорвемся в конце квартала. О если я могла бы играть на флейте — Кажется, лучшего и не надо! Хорошо бы в метро за медяк случайный, Как Орфей, выходящий один из ада. Тополь молит за всю Украину. А ведь прав был по-своему и Мазепа, И Матрена, кстати, его любила: Ой ты кветочек мой рожаненький! Мелитополь, как жаркая дверца топки, За которой угольная бездна юга, Где роятся москиты и бродят мавры. Может, я уже не церковь, раз мне церкви не снятся, Каменные пчелы внутри роятся. Русский медведь плачет в берлоге, А когда повернется — хруст костей раздается, Да и сам он жрет свои кости. Рус затравленный, урсус! Скоро тебя поведут — куда не захочешь, На майдане цепью повяжут, Плеткою исколотят — плюшевый мой, лесной! Скобелев вылетает, белый конь, а с ним и солдаты, И бегут, закрыв глаза, раскосые орды. Скатерть-самобранка белой Сибири Зацепилась за саблю и несется куда-то. Много крови пролили очи родителев наших, А мы уж не плачем — рождаемся сразу старше, Белой пеной исходят наши глаза. Народ, засыпая, утыкается в бок народу, И, как замерзающую пловчиху, Гонят полночь на запад часовые пояса. Моя жизнь истаяла в каменном яйце, На петербургском камне осела, на высоком крыльце, И, умирая, я прячу в рукав эфира Карманное неровное зеркальце мира, Ломаются черные пчелы и падают мне на висок, Голову медведя несут под землю, а лапы волокут на восток, Всхлипывая, он ложится спать в черном яйце, И неловкая каменная лира, утешая, поет при его конце.

3. 3аплачка консервативно настроенного лунатика

О.Мартыновой

О какой бы позорной мне перед вами ни слыти, Но хочу я в Империи жити. О Родина милая, Родина драгая, Ножиком тебя порезали, ты дрожишь нагая. Еще в колыбели, едва улыбнулась Музе — А уж рада была — что в Советском Союзе. Я ведь привыкла — чтобы на юге, в печах Пели и в пятки мне дули узбек и казах, И чтобы справа валялся Сибири истрепанный мех, Ридна Украина, Камчатка — не упомянешь их всех. Без Сахалина не жить, а рыдать найгорчайше — Это ведь кровное все, телесное наше! Для того ли варили казаки кулеш из бухарских песков, Чтобы теперь выскребали его из костей мертвецов? Я боюсь, что советская наша Луна Отделиться захочет — другими увлечена, И съежится вся потемневшая наша страна. А ведь царь, наш отец, посылал за полками полки — На Луну шли драгуны, летели уланы, кралися стрелки, И Луну притащили для нас на аркане, На лунянках женились тогда россияне. Там селения наши, кладбища, была она в нашем плененьи, А теперь — на таможне они будут драть за одно посмотренье. Что же делать лунатикам русским тогда — вам и мне? Вспоминая Россию, вспоминать о Луне.

май 1990

ВОСПОМИНАНИЕ О МЫТЬЕ ГОЛОВЫ В ГРОЗУ

Поздний вечер. Глубокое темное детство. В окне, как припадочный, билась гроза. Седая чета мне голову мыла, В тазу плавали в пене мои глаза. Они себя видели и закрывались. Старуха царапала, лил воду старик, Когда же гроза в диком реве вздымалась — Они замирали на миг. Но снова вцеплялись, терзали и терли, Гроза уж ворчала из дальнего леса, Когда, утомясь, и ворча, и вздыхая, Уснули два хворых и древних беса. И шелковые волосы скрипели, Ночь освеженная пролилась в щели, Пел соловей и старики сопели. В поруганной отмытости лежала, Догадываясь — где я, что со мною, И край заброшенный с печалью узнавала — Где черти чистят и гроза отмоет.

1991

ПИФИЯ

Ванге

— Деушка, деушка, темный канал, Тот, по которому сны проплывают Или виденья грозно плывут — Ты нам поведай, что знаешь. Деушка, деушка — посох в руке, Хвост в облаках твой сокрылся, А голова, волочась по земле, Изрыгает темную воду. Воду знамений, реки печалей: "Знаю — тот день, которого ждали — Прах человеческий в недрах земли Тяжесть руд и камней превысит — Вот тогда и съежатся дали, Разверзнутся трубные выси. Станет тогда седая земля Говорящею головой, Каждый будет, как мысль, судим Или, как слово, спасен Или, как чувство, развеется в дым, Или, как имя, забыт". А пока что мертвыми рвет ее, Тенями она говорит, А потом, как котенок слепой, она На овчине, свернувшись, спит, Утонула она — потому что тесна Водопаду, что в горле спит. Сон из дальних сочится стран, Говорит она тихо в сторонку: "Мне тяжело — через воронку Переливают океан".

1992

ВЕРТЕП В КОЛОМНЕ (на смерть Театра)

1 Там жарко было, ну а здесь в метели Приплясывают зрители, в глазах — Тот, кто лежит в скорлупке-колыбели И Кто — в морозных небесах. 2 Завеса, бархатная в синь, наколдовала Иль Вифлеема теплый зимний воздух — Что золота дороже и сандала Вола дыханье и навоза дух. 3 И пусть, как шут, я на себя в обиде И Духа я не вижу своего, Но на земле везде хочу я видеть — Как слиты тварь и божество. 4 Пустая сцена — ты толкаешь вверх, Бросаешь в дрожь, священна ты, алтарь. Царей и всех блаженней на земле Кто здесь — помазанник и царь. 5 И на кого прольется вдруг ознобом Источник сил, или слюна Отца, Кого и ангелы под руки водят, Как дочь венчанного слепца. 6 Когда я по Фонтанке прохожу — То чувствую в глазницах и у губ, Как пыльная вдруг опустилась завесь, Театра страшен мне зеленый труп. 7 Его грызут метели в волчьи ночи, И сердце в нем окостенело. Никто уже не плачет, не пророчит. (Я мертвых не люблю и мерзкого их тела). 8 Уносит ветром маски, рожи, тени, Белила густо сыплются с небес, Но — со стареющей Вселенной Не сколупни румяна, бес. 9 Рождественский вертеп и крошечные ясли, Шарманка дряхлая, как вымершая птица, Поет в Коломне, в вымерзшей столице, Серебряные звезды смотрят страстно На муки легкие и крови роженицы.

октябрь 1989

МЕРТВЫХ БОЛЬШЕ

Петербургский погибший народ Вьется мелким снежком средь живых, Тесной рыбой на нерест плывет По верхам переулков твоих. Так погибель здесь всё превзошла — Вот иду я по дну реки, И скользят через ребра мои Как пескарики — ямщики И швеи, полотеры, шпики. Вся изъедена ими, пробита, Будто мелкое теплое сито. Двое вдруг невидимок меня, Как в балете, средь белого дня Вознесут до второго окна, Повертят, да и бросят, И никто не заметит — не спросит. Этот воздух исхожен, истоптан, Ткань залива порвалась — гляди, Руки нищий греет мертвый О судорогу в моей груди. От стремительного огня Можно лица их различать — Что не надо и умирать — Так ты, смерть, изъязвила меня!

1989

" Тише! — ангелы шепчутся — тише! "

Тише! — ангелы шепчутся — тише! Я вот-вот, вот сейчас услышу. Просто дождь чмокает крышу — Кап да кап. Адонаи. Эль. Да подол подбирает выше И по стенке шаркает ель. Нет — это ангельских крыльев Легкая давка. Пожар. Сто хористов. Дзэн. Элохим. Нет! Это все-таки дождь. Влажный в сердце удар, Передается мне с ним От ангелов — слезный дар.

ИЗ ВСЕГО

То, что Гуттен-станок Прижимал к молоточкам — Боязливой бумаги шершавый лист, То, что в ухо вползало, ахая, Что в трубу святого Евстахия Набросал пианист, натащил гармонист, Нашипела змея, Нашептал дурачок, От чего сжималось глазное яблоко, Всё — чем память набила мешок — Надо его отдать рано ли, поздно. Из всего — только всего и жаль — Звёзды, и даже слова о звёздах.

ДАНЬ ЗИМНЯЯ

По белке с дыма жизнь берет, Хоть по одной — и неизбежно, Как поворот Реки, набитой пылью снежной, Как неба пыльного Неслышный поворот. Как вдох и выдох, кровяной Движенье нити, Как неизбежно воздуху с ноздрёй Прелюбы сотворити. И ходит воздух, как шатун, Вдруг остановится — и мимо. Охотница же меж снегов Скользит, скользит неуследимо И машет палкою в глаза: Давай, давай мне белку с дыма.