Собрание

10. СОМНАМБУЛА

Сквозь закрытые веки Вползла в сознанье луна И впилась когтями навеки И даже сквозь солнце видна. Были вроде понятья — совесть и честь, Как заржавевшей краски опилки на дне, Меня манит туда, где покато и жесть, Я не здесь, я давно уж не здесь — я в Луне. Будто слякоть морская, За нею приливом тянусь, А запри меня в погреб, Найду в потолке — не собьюсь. Я — сова, в моих венах дорожки луны, И такими, как я, — твои сети полны, Кто совиный украл зрачок, Чьей крови клубок Зацепила зубами Луна, Кто, как море, послушны, Как ветер, слепы, В полдень — Как в полночь.

8 ЭТАЖ Я НЕ УНИЖУ СПЯЩЕГО ВО МНЕ ОГРОМНОГО СИЯЮЩЕГО БОГА

О нет — ты не осудишь строго Эфемериду на огне. Огромного сияющего Бога Я не унижу — спящего во мне.

1

Плещет шелковое знамя вкруг кости. Тяжело любовь в себе нести — Латаное платье — На кого-нибудь — А все накинешь. Посредине тела тьмы Сердце ткет багровый шелк И струится холодок. Если в проруби зимы Будешь зол и одинок — Ты к себе как гость приди, Пивом-медом угости, Не на век нам по пути, Гость залетный дорогой, Погостил — и проводи До кометы золотой.

2. ВОСПОМИНАНИЕ

Внутри утеса городского, В пропасти двора Пескарится детский смех, Плещется игра. Жили мы в больших камнях, Голоса в них — свечи в церкви. О поленницы сырые — Это был наш вертоград. Помнишь — Кеннеди с Хрущевым По Шпалерной быстро катят, Помнишь — лысина на запад И расплавилась в закате.

3

Так сухо взорвалась весна, Уже и почки покраснели, Но выпал серый сирый снег На день второй Святой недели. Он выпал на грачей суровых, Сидящих твердо в гнездах новых, Он первую ожег траву. Я думала — зачем живу? Все покачнулось будто в вере, Котенок дико завопил, Спускалась чаша будто череп И Бога Бог в саду молил. И Троицы на миг крыло Как бы подбитое повисло, Ума качнулось коромысло И кануло на дно весло. Набухли от воды кресты, Пытались расцвести могилы, Средь плодородной черноты Я в синем сумраке бродила. Не все равно ли — сколько жить? Мешок, что шею натирает, Воспоминаний груз вмещает, В шесть, шестьдесят — Таков же он — взгляни назад. То выбросишь, а то положишь, А после потеряешь весь. Жить — чтобы лучше стала я? Но лучше уж бывала я, А после снова, как свинья, В грязи валялась. Себе скажу я в укоризне — Плывет река и лодке плыть. Как утреню — вечерню жизни Без страха надо отслужить.

4

Кружилась тьма кругом глухая, Неслась я в зевы полыньи, И, пролетая мимо Рая, Огни я видела, огни. Крылатый остров тек в сияньи, Никто руки не протянул, И снова — хлюпнула в зиянье, В глухой и беспросветный гул.

5. ОТЗЕМНЫЙ ДОЖДЬ (с Таврической на Серафимовское)

Внутри Таврического сада Плутает нежная весна, И почки жесткая ограда Корявая листу тесна. Я нахожу себя свечой На подоконнике горящей, Стучащей пламени ключом То в тьму, то в этот сад саднящий. Я нахожу себя пылинкой Внутри большой трубы подзорной, К стеклу прилипшей. Чье-то око Через меня бьет взора током И рушится в ночные дали. Я нахожу себя у церкви, Среди могил, у деревянной, Все в тучах небеса померкли, Но льется дождик осиянный Огнями сотен свеч пасхальных, Он льется на платки и плечи, Но льется и ему навстречу Дождь свечек — пламенный, попятный. Молитв, надежды — дождь отземный С часовен рук — детей, старух, И в дверь распахнутую вдруг Поет священник как петух, И будто гул идет подземный…

6. ВАРИАЦИЯ

Чтоб взгляд могил был опушен Травой ресниц зеленоватых, Дождь горько рушится — и он Как Бога сын, как сын распятый. А тот, который вверх взовьется, Колосьями растет и вьется, Но хлебом общим испечен. А там, где два дождя сольются И на мгновение прервутся, Небесных струн я слышу звон.

7. АПОСТОЛ

Когда же пламени язык Как нож к душе твоей приник, Как нож кривой — кривой и острый, — Кровь превратив в кипящий сок, И дунул — Полыхай, Апостол! И знанья развязал мешок — Под толщею червиво-красной Алмаз увидел ты прекрасный, И шар земной горел внутри, Взыграли языки, как дети, Они болели — Говори! Гори! В горящем узнаёте Вы Бога лик под кровом плоти. Все тело стало видеть, слышать, Все тело стало разуметь, Вокруг чужой души колышет Тобою кинутую сеть. Толкнул ты лодку на рассвете И плыл над синею водой Свечою ровной восковой. Безбурно — будто в рукаве Носило с острова на остров В рассветной тихой синеве И пело — Полыхай, Апостол!

8

Невнятно гласные бормочем И множим тем грехи свои, Но мне явился светлый ангел, Трехликий кроткий АОИ. Ведь гласная — почти на небе, Пропел, и нет ее — лови, Согласные же в плоть вонзились, Ножом заржавленным дрожат. Трепещет Б, прилипши пяткой, К земле, за нею В — как в лихорадке, Мычит ли Эм губой отвисшей, А Тэ недвижно как забор. ОИАУ — из воздуха цветок, Из ничего — летит веревка к небу, Согласные плотнятся речи хлебом, А вы для языка — родник, вино, исток. Весь алфавит в теней сплетенье Предстал сияющей войной, Но гласных ясное томленье За локти вверх зовет — домой.

9

Из трупа иудейского народа Добыла порошок слепящий — желчь, С славянской мягкостью смешала, с небосвода Душа слетела — молнией чрез печь. На тряпье языков, на фундаменте грязном Вырастает двойник твой, не ты же сама. Восхищенье прилипчиво, обожанье заразно, После смерти плодятся они, как чума.

10. ПОЛУДЕННЫЙ УЖАС

День в жаре, в сияньи, в пятнах Высился передо мной Проницаемой наклонной И неверною стеной. Я боялась — лопнет облак, Воздух схлынет серебристый, Волосатый и мясистый Сквозь протянется кулак. Вырезали небо лета, Черный положили лед, Наплывает тьма из света, Дымом зренье второе растет. Этих воздухов светлые кубы Пальцем тронь и крутни вкруг оси, И окажешься в комнате грубой, Где нет окон и кровь не гудит. Выход? Ринешься — вправо и прямо — Вот он, вот — в выгребную яму, И судьей таракан сидит. День цветущий не может распасться, Ужас этот, не мнись мне опять. Майя, я не хочу расставаться, Майя, с кожей тебя отдирать!

11. СИРИУС И ПЬЯНИЦА МЕНЯЮТСЯ МЕСТАМИ

Менял свой цвет — как будто голосил, Зелено-красный — и разрезал очи, Лежащему среди осенней ночи В подмерзшей луже — тот проговорил: "Зачем ты бьешься, злое сердце ночи? Зачем мне в око блеск вонзил? Я спал и жизнь свою забыл. Ты, Сириус, дрожишь — и я дрожу, И оба мы во тьме, в морозе, Ты, Люцифер, подобен алой розе, Раскрыв, как устрицу, мой глаз — ножу. Я, Сириус, с тобою говорю, О Сотис, низкая и злая, Тебе известна жизнь иная, Но ты не знаешь пустяков — Развертку невских лопухов, Колодцы глаз, колен коробки, Пожил бы ты с мое, Серко, С мое повышибал бы пробки…" И кажется ему, что он Внезапно в небо вознесен, И там в пространстве бесконечном Живой звездой пятиконечной Дрожит в своем пальто зеленом, Кружась с прохладным тихим звоном В созвездьи Пса под Орионом. А бывший — никому не нужен, Околевает в грязной луже. А вот тебе! Не знал — так знай, Что есть на свете и похмелье. Справляй же, Сириус, справляй Свое земное новоселье. О сердце ночи — облекись В людскую плоть, в забытую обнову, Антихристом не станешь — не тянись, Ах, Сириус — майором, кошколовом Иль мясником, Как жизнь он пахнет кровью. Он фосфорическое око Всё к небу будет поднимать И там во тьме с невнятною любовью Сияющего пьяницу искать.

май 1978

ГОЛОСА В ПУСТЫНЕ (По мотивам Агады) Миракль о смерти

1

Сорок лет бродили евреи в пустыне. Каждый год в Страшную Ночь они ложились в гробы. Наутро одиннадцать тысяч из народа уже не дышали. Так продолжалось до тех пор, пока не умерли все, кто вырос в рабстве.

В Ночь покаяния и слез Народ ложился в гроб, Юродивая ночь смолой, Слюной стекала в лоб. И каждый в ямине своей Лежал как бы в чужой, Но Ангел Смерти различал, Кого забрать с собой. Что это там вверху горчит? Мелькнула хищно тень — Взглянул — и мимо — не ко мне Злоангел Самаэль. Но рядом в темноте возня: Подручные его Рвут чью-то душу из ребра, Как будто зуб больной. И каждый год в рассветный час Лежат белей бумаги Пятнадцать тысяч тех из нас, В ком не было отваги, В ком находила ночь провал, Чей тут же ломится висок От топота бесовских ног, Чье имя ангел вырывал Как вянущий цветок, Чтоб утром лился на него Сухим дождем песок.