Соль под кожей. Том третий

— Я ничего не знаю!

Лысому только команду дай — и через минуту она сознается в том, что убила Кеннеди и Ганди. Но это было бы слишком просто.

— Я знаю, кто заказал Валерию. Мне, строго говоря, до пизды твое признание.

— Мне нужно заплатить брату! — выдает тварь.

— Брату, значит. — Создаю для нее иллюзию, будто действительно готов слушать. Пусть в ней вызреет надежда, что она еще может выбраться живой из этого говна. — И что с братом?

Мои глаза уже давно привыкли к темноте и отлично видят, как от напряжения перекосило ее рожу. Придумывает историю, которая должна меня разжалобить — к бабке не ходи.

— Он очень болен! — выпаливает на одном дыхании.

— Чем?

— Это… это рак.

— Угу. Какая форма, стадия? Что принимает твой брат? Как его лечат?

Тварь морщит рот и начинает противно скулить как побитая шавка.

— Что передать брату, когда спросит, где ты? — уже откровенно иронизирую.

— Не надо, умоляю! — Она хватает меня за ногу, виснет на штанине, как старая жвачка.

Парни не шевелятся — ждут отмашки, чтобы вырубить.

— Я все сделаю, только не убивайте! — верещит гнида, и скрюченными трясущимися руками лезет к моей рубашке. — Я умею… все… сделаю как ты захочешь!

— Ух ты, правда что ли? — Склоняю голову на бок, пытаясь представить, как работает счетная машинка у нее в голове. — Как думаешь, сколько стоит твоя жизнь? Один хороший минет? Парочка «субботников»? Полгода работы в дорожном борделе где-то в Словении, где тебя будут пользовать тупо все проезжающие мимо мужики?

— Умоляю-ю-ю-ю! — продолжает ныть Сольская. — Я просто хочу… меня заставили…! У меня не было выбора!

— Она ведь хорошо тебе платила, моя Лори. Хорошо к тебе относилась, не задалбывала непосильной работой, давала надбавки и не очень внимательно отслеживала сколько ты на самом деле тратишь по текущим расходам. Ты сытно ела, сладко спала, была в тепле и под опекой Валерии. Но тебе было мало, как любой жадной твари. Десять штук — это… сколько? Твой доход за пару месяцев?

— Мне нужны были деньги!

— Мне тоже нужны деньги, мразь. — Я хватаю ее за волосы, оттягиваю голову назад так сильно, что кожа на ее шее натягивается до скрипа, а рот распахивается в немом крике. — Сколько ты заплатишь мне за свою жизнь?

Она только вращает глазами, совершенно лишенная возможности говорить.

— А знаешь, что? Я тебя отпущу. Обещаю. Готов поменять твою жизнь на двадцатинедельного ребенка в твоей матке. Такая моя цена.

Откидываю ее голову, вытираю ладонь носовым платком, пока тварь восстанавливает дыхание и пускает слюни на землю. Бубнит что-то, что она не может, что она не беременная и тут же снова лезет к моим штанинам. На этот раз успеваю убрать ногу и Сольская распластывается на земле.

Во мне адская пустота.

Даже злость стала какой-то грустной, потому что этот короткий бабский заговор на двоих решается как простейшее уравнение с одним неизвестным. Будь на ее месте мужик — я бы наслаждался каждым его стоном, собственными руками сломал бы каждую кость в теле, отрезал яйца и заставил сожрать по куску. А это просто ничтожество — жадное, беспринципное бесполое существо, об которое даже пачкаться не хочется.

— Ладно, Екатерина Сольская, посмотрим, как ты умеешь работать ртом. — Смотрю на нее сверху вниз.

Она распахивает пасть так широко, что видно гланды.

Секунду смотрю на эту дешевую порнографию.

Едва заметно киваю парням, чтобы зафиксировали ее тело в вертикальном положении, надавливаю на нижнюю челюсть и вталкиваю ей в глотку свернутые денежные пачки. Делаю это грубо, так что она дважды корчится от рвотных позывов.

Снова вытираю руки.

— Отличный рабочий рот, безымянный холмик в неизвестной лесополосе. Не забудь рассказать на том свете, как оно — пытаться дышать под двумя метрами земли.

И даже ее последний, совершенно дикий взгляд и истеричное мычание, никак меня не трогают.

Я как будто сам сдох в той реанимации.

Если бы не адское желание закурить — наверное, записал бы себя в покойники.

Когда через пару часов мы с парнями рулим в сторону города, айтишники сигнализируют, что Завольская все еще у себя дома, а они, по моей просьбе, уже выехали на место и колдуют с доступом к камерам слежения. Само собой — аккуратно, держась на расстоянии, которое не будет привлекать лишнее внимание.

Это какой-то полный пиздец: старая кляча живет в обычном коттеджном поселке без охраны. Я даже не знаю, что творилось у Завольской в башке. Когда она все это намутила. Типа, была уверена, что если избавится от Лори — муж на радостях будет ее жопу прикрывать? Или тупо от незнания, что за мою обезьянку есть кому впрячься?

Я меняю пальто на купленную в каком-то еще работающем магазинчике дерьмового трикотажа толстовку, беру в пару идиотскую шапку, чтобы прикрыть башку. Расплачиваюсь наличкой. Сука, мне пора в спецуру идти.

В дом старой суки захожу почти без проблем через заднюю дверь, она буквально на соплях висит. Когда там последний раз заходили деньги на ее счет? Блядине явно пришлось крепко урезать бюджет, раз живет почти что в общаге (если смотреть по их меркам). Но мне ли жаловаться? Я нашел бы способ безболезненно попасть внутрь даже если бы ее хата охранялась как Форт-Нокс, а происходящее сейчас просто избавляет меня от лишних телодвижений.

В подсобном помещении, куда я попадаю через заднюю дверь (что за уёбищаня планировка?) темно и воняет плесенью. Но из-за двери пробивается тусклая полоска света. Голосом и шагов не слышно. Беру ствол наизготовку, хотя на жадную суку у меня немного другие планы. Убить ее вот так просто было бы слишком милосердно. Парни отчитались, что в доме никого нет, и это немного облегчает задачу. Не хотелось втягивать в эту историю людей, чья вина только в том, что они оказались не в том месте и не в то время.

Но за дверью никого нет. И света здесь нет, потому что он льется из арки справа. Оттуда же раздается шум работающего телека и хриплый женский голос.

Подхожу ближе, уже особо не стараясь сохранить инкогнито. Она тут одна, даже если поднимет крик — вряд ли это как-то кардинально изменить ситуацию.

— Мне нужен именно этот рейс! — орет в трубку. — Не другой, не завтра, а этот! Что ты не можешь понять, тупая курица?!

Рейс, значит?

Я захожу в арку, наваливаюсь плечом на откос и на всякий случай. Перехватываю рукоять «Глока» второй рукой, чтобы подстраховать самого себя, если вдруг откажут тормоза и я просто всажу в нее всю обойму.

Завольская продолжает материть девчонку на том конце связи, расхаживая спиной и совершенно не замечая моего присутствия. Присвистываю, не без удовольствия наблюдая, как она подпрыгивает на месте, крутится по сторонам и только в последний момент фиксирует на мне взгляд.

Сука, она же в том возрасте, когда пора уже внуков нянчить, читать им сказки и учить еще один рецепт пирожков с яблоками, а разодета в, мать его, облегающее платье «под золото», из которого выглядывают ее дряблые, лишенные хоть какого-то рельефа ноги.