Солдаты
Шрифт:
ударившись о них, разлилось по узким улицам, переулкам, дворам и огородам.
Через полчаса город был освобожден. Со всех дворов вели пленных.
На городской площади, против маленькой ратуши, толпы румынских солдат
смешались с толпами наших бойцов.
Румыны обнимали советских солдат, просили красноармейские звездочки и,
получив, торжественно прикрепляли их на свои выгоревшие пилотки.
Группа румын окружила, взяла в полон старшину Владимира Фетисова.
Дивизионный изобретатель прямо-таки растерялся.
– -
– - спрашивал он Георге Бокулея, который был
среди этих солдат.
– - Они просят, чтобы вы, товарищ старшина, распорядились назначить
командиром роты нашего Лодяну. Больше они никого не хотят.
– - Как же я могу? Ведь это дело румынского командования.
– - Солдаты боятся, что к ним пришлют опять такого же, как Штенберг.
– - Не пришлют такого...
– - на всякий случай успокоил Фетисов, хотя
вовсе не знал, что за командир был Штенберг, -- хорошего пришлют.
Слова Владимира подействовали. Румыны мало-помалу успокоились. Но на
площади еще долго стоял гул: румынские солдаты никак не хотели уходить от
советских бойцов. Они впервые так близко видели красноармейцев.
2
На южной окраине городка разместился штаб румынского корпуса.
Генерал Рупеску испытывал некоторую неловкость перед начальником
политотдела Деминым, навестившим его, очевидно, не случайно. Однако Рупеску
старался не выказывать своей неловкости. С подчеркнутой веселостью он
крикнул своему денщику:
– - Коньяк и две рюмки!
Демин улыбнулся:
– - Решили поклониться Бахусу, господин генерал?
Генерал засмеялся и кокетливо погрозил полковнику своим коротким
пальцем.
– - Не скрою. Люблю выпить. Особенно когда есть к тому причина.
– - Какая же причина, господин генерал?
– - А наша победа? Наша дружба? Разве за это не стоит выпить?
– - За дружбу -- стоит, -- сказал Демин и, усмехнувшись, добавил: --
Надеюсь, вы делаете все для нее, для дружбы румын с русскими?
– - Разумеется, все, что в моих силах, -- охотно подтвердил генерал и
натужно закашлялся, закрывая рот, а вместе с ним и все лицо платком.
– - Разрешите с вами не согласиться, господин генерал!
– Что?
– - Зачем вы запрещаете своим солдатам общение с нами? Зачем ваши
офицеры сейчас разогнали своих солдат с площади? Не кажется ли вам, что так
друзья не поступают?
– - Порядок, господин полковник, порядок требует. Армейская дисциплина,
сами знаете...
– - Не правится мне такой порядок.
– - Вы что же, господин полковник, хотели, чтобы я не подчинялся
приказам моего правительства?
– - Нет. Но мы хотели бы иметь искреннего союзника. Солдаты ваши --
тоже.
– - Солдаты должны воевать, с кем им прикажут. И дружить с теми, с кем
им повелят, -- генерал приподнялся и комом покатился по комнате, обтирая
багровую
шею платком.– - Солдат есть солдат!
– - Солдата, о котором вы говорите, такого солдата уже нет, господин
генерал. Нет таких и в вашем корпусе. Есть солдаты, которые хотят думать.
– - Не полагаете ли вы, господин полковник, что знаете моих солдат
лучше, чем я?
– - Полагаю, господин генерал. И в этом нет ничего удивительного. Мне,
совeтскому офицеру, легче понять душу простого солдата. Поэтому я утверждаю,
что ваши солдаты желают настоящей дружбы с нами, иначе их не заставил бы
никто проливать кровь сейчас за наши общие интересы. Разумеется, вы не
хотели бы этого, как не желаете того, чтобы румыны и венгры жили в вечном
мире и дружбе. Вы сознательно закрываете глаза на тот факт, что ваши офицеры
жестоко избивают венгерское население здесь, в Трансильвании.
– - Мадьяры -- наши исконные враги. Они и для вас враги такие же, как и
для ваших румынских союзников...
– - Такие же враги, какими еще вчера являлись для нас наши сегодняшние
румынские союзники. Именно поэтому мы решительно против вашей междоусобицы.
– - Демин видел, как от его слов морщится и сжимается этот генерал, против
своей воли ставший нашим союзником.
– - Я -- румын, господин полковник, и превыше всего ставлю национальную
честь своего народа, -- патетически проговорил Рупеску.
– - Мадьяры оскорбили
эту честь, и моя совесть не позволяет мне быть к ним снисходительным. И я...
И я никому не позволю...
– - Успокойтесь, пожалуйста. И разрешите мне усомниться в справедливости
наших утверждений.
– - Как вам угодно, -- сухо пробормотал генерал.
За окном, у крыльца, громко разговаривали румынские солдаты из
генеральской свиты. Они говорили о русских, говорили без устали, неутомимо.
Русские по-прежнему возбуждали в них острый, иногда пугающий и всегда смутно
обнадеживающий интерес. Румынам было непопятно, отчего русские не дают им
бить мадьяр; непонятным было много из того, что делали советские солдаты. И
все же румыны чувствовали, что с приходом советских поиск в их страну
одновременно ворвалось что-то новое, возбуждающее, отчего должно произойти
какое-то важное изменение, и они догадывались, что это изменение -- к
лучшему. Повинуясь внутренней, еще не совсем ясной, но сильной воле, они все
более проникались уважением к советским бойцам -- ко вчерашним своим врагам,
о которых им все время говорили только плохое. Так же как когда-то у Георге
Бокулея, в душе румынских солдат пробудилась и росла, тревожа мозг и сердце,
непопятная сила, которая готова была вырваться наружу потоком сердитых,
негодующих слов к тем, кто их так долго обманывал. Солдаты были охвачены
чем-то могучим, совершенно незнакомым, еще до конца не осмысленным и не