Солдаты

"Неужели конец?" -- подумал он, чувствуя, как ставшие вдруг тяжелыми и

твердыми, словно сырые поленья, ноги тащат его на дно. "Рано, брат, нельзя",

– - прошептал он сквозь стиснутые зубы. И та же сила, что помогла ему, тяжело

раненному, там, на Днепре, продержаться до конца, теперь удерживала его на

поверхности воды. Шахаeв плыл, глубоко погрузившись в воду. Над рекою

серебрилась одна лишь его седая голова. Но вскоре отказала правая рука -- ее

тоже скрутило судорогой. Чтобы не утонуть, Шахаев энергичнее стал грести

левой, но и эта рука быстро уставала. "Ну, вот теперь, кажется,

действительно конец", -- подумал парторг с холодным спокойствием, напряженно

глядя то на небо, то на невидимый почти берег.

По его лицу хлестали и хлестали струи дождя.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Петр Тарасович Пинчук, Кузьмич и Лачуга, которые ведали хозяйством

разведчиков, в дни марша редко видели их: те шли всегда далеко впереди

дивизии. Иногда появлялся какой-нибудь раненый боец, отдыхал денек-другой и

снова уходил к Забарову.

Однажды пришел с перевязанной головой самый молоденький разведчик. Его

царапнула в горах снайперская пуля мадьярского гонведа. Разведчик подал

старшине бумажку, на которой рукой комсорга Камушкина было написано:

"Товарищ старшина!

Убедительно прошу взять с собой этого хлопца. Он отличный разведчик.

Вчера, недалеко от Мурешула, мы его приняли в комсомол, -- Ванин и я дали

ему рекомендации. Геройский подвиг совершил парень: захватил в плен

немецкого полковника. В медсанбат он идти не хочет, боится -- отправят в

тыл. А парню, сами знаете, хочется встретить день победы тут, на фронте. Мне

тоже жаль отпускать Голубкова. Комсомольцев у меня не очень много осталось.

Так что пусть он лечится у вас. Медикаментами Наташа его снабдила. Вы только

найдите ему местечко в Кузьмичовой повозке. Кузьмича я тоже об этом прошу.

Пожалуйста, товарищ старшина!

С приветом -- ваш В. Камушкин".

Пинчук хотел было позвать ездового, но вспомнил, что Кузьмич отпросился

у него сходить к начальнику политотдела, потому что у него, Кузьмича, "есть

к товарищу полковнику большая просьба". Однако вскоре сибиряк возвратился, и

старшина отдал ему соответствующее распоряжение.

"Тыловики" заботливо приняли молодого разведчика. Дальше он ехал в

повозке Кузьмича, утоляя любопытство старика бесконечными рассказами о

последних поисках в горах. Рассказывал о комсорге Камушкине, какой он смелый

парень, о Ванине, от которого ему, молодому разведчику, порядком попадало и

которого тем не менее парень уважал (Семен был земляком новенького

разведчика и, очевидно, на этом основании считал себя вправе поучать хлопца,

хотя тот находился в другом отделении). Только о себе ничего не поведал

синеглазый и словоохотливый солдат.

В село, затерянное в Трансильвании, в котором им предстояло

остановиться на ночевку, в пяти -- семи километрах от Мурешула, они въезжали

уже под вечер. Вместе с ними туда же втягивалось штабное хозяйство дивизии.

Скрип колес, храп лошадей, крики повозочных, команды начальников отделений,

надрывный стон вечно перегруженных машин -- все сливалось в один неприятно

резкий, но привычный уху фронтовика гам.

– - Погоняй, погоняй живей!..

– - Гляди, мост не выдержит!..

– - Трофим, у тебя там что-нибудь осталось?.. Кишки к ребрам примерзли,

честное благородное... Замерзаю! Дождь хлещет -- спасу нет!..

– - Кажись, кто-то выпил... Так и есть -- фляга пуста... Кто же это?

Шум медленно плыл над селом, пугая жителей, притаившихся в нетерпеливом

и робком ожидании.

Кузьмич свернул в узкий переулок и остановился у немудрящей хатенки, на

стене которой чья-то заботливая рука написала условный знак, показывавший

место расположения разведчиков. То, что хата стояла на отшибе, вполне

удовлетворяло Кузьмича.

– - Тут-то оно поспокойней: бомбить поменьше будут, язви их в корень!
– -

рассудил он, подойдя к хижине и решительно барабаня крепким кулаком по

ветхим воротам.

За время своего заграничного путешествия Пинчук и Кузьмич успели

уразуметь некую премудрость из жизни хозяйственной братии.

– - Знать свое место трэба, -- часто говаривал Петр Тарасович сам себе.

Это означало, что никогда ему, старшине, не следует совать свой нос в

хорошую хату. Во-первых, потому, что хорошие хаты почти всегда находятся в

центре села и, значит, их перво-наперво бомбят немецкие бомбардировщики;

во-вторых, -- и это, пожалуй, было самое важное, -- в хороших хатах богатеи

живут, народ несговорчивый насчет, скажем, фуража для лошадей и всего

прочего. Пинчук и Кузьмич не хотели иметь с ними дело еще и по "классовым

соображениям", как пояснял Петр Тарасович. С бедными же у них как-то всегда

все получалось по-хорошему: они до сих пор не могли забыть своей большой

дружбы с Александру Бокулеем из Гарманешти и старым солдатом -- конюхом

Ионом из боярской усадьбы Штенбергов.

– - Як там твоя труба, Кузьмич, стоит чи ни? -- частенько спрашивал

ездового Пинчук.

– - А что ей сделается? Уж коли я сложу, так не развалится, -- не без

хвастливости отвечал сибиряк.
– - Целую вечность будет стоять, язви ее!.. Все

развалится в прах, а моя труба будет стоять. Вот проверь!

...На стук в ворота хозяин вышел не скоро. Он отворил их только тогда,

когда к стуку Кузьмич присоединил свои крепко присоленные слова.