Солнце любви
Шрифт:
Дверца справа приоткрылась, возникла Варенька — сквозь стекло, на галерейку не вышла — и спросила:
– Вы думаете, я вас разыграла?
– Я вообще о вас не думаю, — ответил он равнодушно и вдруг насторожился: — А зачем? Зачем вам меня разыгрывать?
– Я вовсе не.
– Нет, ответьте! Вы действуете по чьему-то поручению?
– Что вы о себе воображаете, философ? Ну. было забавно взять неприступную крепость.
«Врет, матушка, — понял Петр Романович, и ему стало скучно. — На минутку действительно увлеклась.» — Он не был таким уж Дон Жуаном, но знал,
– Ладно, считайте, вы меня взяли и отпустили, — бросил небрежно- фамильярно (как женщине доступной); она улыбалась вызывающе, но мрачный огонек дрожал в бирюзовых глазах; и они расстались, одновременно прозвенев стеклянными дверьми.
12
Три дворняги надрывались в лае, отворилась дверь, они враз угомонились.
– Архитекторы Ямщиковы здесь живут?
– Здесь. Но их нет.
– Они на реставрации в храме?
– Сегодня воскресенье. Наверное, пошли прогуляться.
– Извините.
– Не за что.
Дверь закрылась.
Петр Романович огляделся и присел на завалинку бревенчатой избушки. Прямо перед ним — большое храмовое строение; медные луковки, еще без крестов, медово горят на солнце, и жаркий ветерок гуляет по просторному зеленому двору. Древнерусский ландшафт заключен в рамки полуразрушенных монастырских стен. Дверь опять отворилась, появился тот же монах, молодой, в черном облачении, пригласил учтиво:
– Подождите в доме.
– Не беспокойтесь, я здесь посижу, здесь хорошо. Дело идет? — Петр Романович кивнул на храм.
– Потихоньку. — Юноша остался стоять на пороге, тоже гладя вверх на новенькие купола.
– Мне в деревне сказали: они у вас живут, в избушке.
– Да, во второй половине.
– Игорь на этой неделе дважды ездил в Москву. Он возвращался сюда ночевать, не помните?
– Я его не видел, но собаки ночью лаяли.
Рыжие дворняги, исполнив долг, мирно лежали у ног гостя и внимательно слушали.
– Что-то случилось?
– Сегодня в полночь был убит мой брат.
– Убит? — Монах задумчиво перекрестился. — Вы подозреваете в преступлении Игоря?
«Ничего себе монах соображает!» — насторожился Петр Романович.
– Нет. Но они были близкими друзьями, возможно, Ямщиков что-то знает о мотивах, о причинах.
– Как звали вашего брата?
– Павел Острогорский.
Юноша стоял неподвижно и молчал, но Петр почувствовал интуитивно: имя брата ему знакомо. Понятно, Игорек по ходу дела перед монахом душу облегчает. Очень интересно, однако тайна исповеди — преграда неодолимая.
– Но сегодня он здесь ночевал?
– Наверное. На литургии был. А вас как звать?
– Петр. («И про меня наверняка слыхал!») Видите ли, меня подозревают в убийстве.
– Брата?
– Да. В течение недели я должен доказать обратное. Благословите, батюшка!
Петр Романович, сложив руки лодочкой, подошел под благословение, услышал шепот: «чтобы
тайное стало явным»; услышал шаги.Игорь с Тоней стояли в траве, как дети, держась за руки — еще одна (считая дядю с теткой) идеальная пара, что даже странно в нынешнее лихолетье; вот только детей им Бог не послал, а может, не хотят. С годами они все больше походили друг на друга: темноволосые, невысокие, худощавые, одеты скромно, Тоня в длинной юбке и платочке.
– Ты как тут? — спросил Игорь отрывисто.
– Сегодня ночью убили Павла.
Реакция была сногсшибательной.
Тоня вскрикнула, муж сказал со страхом:
– Ты. что такое говоришь? Ты бредишь? — и рухнул в траву.
Оставшиеся на ногах оцепенели, бесшумно возник монах с кружкой воды, встал на колени, побрызгал застывшее в дурной гримасе лицо.
– Тоня, давно у него эти припадки? — прошептал Петр Романович.
– Из-за тебя. Он любил Павлика.
– А я нет? Но меня обвиняют!
– В убийстве? — «припадочный» вмиг оживился. — Тебя обвиняют в убийстве брата?
– Только не говори, — заговорил Петр Романович веско, — будто ты не знал, что он жив и в Москве. Тоня, знал?
– Господи, вот ужас-то! — Она как- то мгновенно скрылась в избушке, а монах побрел к храму, на паперти обернулся, окинул их острым взглядом и вошел внутрь. Петр Романович опустился в траву рядом с Игорем.
– Тебя не арестовали.
– Дали неделю. Я должен найти убийцу.
Игорь ответил столь долгим и раздумчивым взглядом, что подумалось, как тогда на галерейке: уж не трогается временами архитектор в уме?
– Игорь, я знаю границы своих возможностей.
– Человеку до конца не дано этого знать.
– А я знаю: тюрьму мне не выдюжить, без свободы я все равно, что без воздуха.
– Так беги пока не поздно! — съязвил архитектор.
– Еще чего! Давай-ка, Игорек, ближе к делу. Если ты, конечно, в состоянии.
– Я-то в состоянии. Да, я видел Павла мельком во дворе.
– В пятницу? Когда мы с тобой на лестнице столкнулись?
Игорь молчал. вспоминает, что
ли?
– Ты был такой странно возбужденный, не поздоровался.
– Да, в пятницу, — наконец отозвался сдержанно.
– Ну?
– Когда я вышел, его уже там не было. Больше я ничего не знаю.
– И ты его прям так сразу и узнал? Ведь для нас для всех он умер.
– Я пережил поистине страшные мгновенья. почудилось даже: ваш покойный отец.
– Я тоже ошибся.
Собеседники пронзительно глядели друг на друга, пронеслись секунды, первым очнулся Игорь.
– Словом, видение. не видение. Вот почему я об этом не рассказал — ни тебе, ни следователю. Хотя смерть Подземельного потрясла меня тайной совпадения.
– Ты сказал: происходит трагедия.
– Я так ощущал подсознательно и надеялся, ты прояснишь — помнишь, на галерейке? — скажешь про брата.
– А почему прямо не спросил?
– Побоялся произвести впечатление невменяемого.
– Как-то все это неубедительно. По-моему, ты не договариваешь.
– Можно подумать, ты со мной откровенен!