Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

— Господин, а как вас же величать? Прошу, оставьте свою карточку. Я скажу им, что вы приходили.

— Просто передай, что приходил большой мужчина, вот в таких высоких сапогах. Передай еще, чтоб вечером гостей не принимали, потому что я приду.

— Чтоб не принимали гостей, потому что вы пожалуете?

— Так и скажи. Я обязательно приду. А еще я угощу тебя вином. Мы ведь друзья теперь.

— Точно. Друзья.

Смотритель похлопал парня по плечу своей мясистой ручищей и сошел на берег, а затем поднялся на следующую лодку.

После ухода смотрителя молодой человек стал гадать, кем же был этот здоровяк. Ему впервые довелось говорить с таким благородным человеком. Он вовек не забудет этого. Этот господин мало того что общался с ним сегодня, так еще и другом назвал, и выпить пригласил! Молодой мужчина предположил, что это, должно быть, один из постоянных клиентов Лао Ци. Та наверняка вытрясла из него немало денег. Парня накрыла внезапная волна радости, ему захотелось петь, и он тут же на мотив припевок из деревни Сыси тихонько затянул:

Речные воды разлились, В запруду карпы собрались. Величиной с сандалии, Большие есть и малые.

Он ждал, но ни жена, ни остальные не возвращались. Он вспомнил изящество манер и речи большого господина, вспомнил его блестящие сапоги. Не иначе, такими красивыми их сделало самое лучшее масло горной хурмы. Вспомнил тяжелый золотой перстень, который стоил больше, чем он мог вообразить. Он не знал, чем его так привлекло это украшение. Вспомнил, как гость кивал головой, как разговаривал, — важный, словно губернатор или генерал — для Лао Ци он, поди, точно бог богатства Цайшэнь! Парень начал петь другую песню, забористую, как любили жители деревни Янцунь:

Командир ополченцев усердно в лесу уголек возжигает, В его доме тем временем староста дочке очаг распаляет, У кого-то от жара батат набухает, У кого-то лишь копоть лицо покрывает.

К полудню люди на лодках начали готовить обед. Сырые дрова у парня горели плохо, дым валил в разные стороны, заставляя его плакать и чихать, пластался над водой пеленой тонкого шелка. Слышно было, как повар в ресторанчике у реки стучит черпаком по кастрюле, как на ближней лодке в котел плюхается капуста. Лао Ци так и не появилась. Фокус с разжиганием сырых дров на борту молодому человеку не удался, маленькая железная печка осталась холодной. Он промучился с ней целую вечность, и, наконец, сдался.

Оставшись голодным, парень присел на низкий табурет и вновь задумался. Безрадостные мысли заполнили его голову; утренний гость, похожий на гигантский кошель, туго набитый деньгами, стоял перед глазами. Из головы не шло темное от вина, налитое кровью лицо с квадратной челюстью, пористое, будто мандариновая корка; оно вызывало отвращение и ненависть. Казалось бы, зачем ему вспоминать это? Он будто вновь услышал: «Вечером пусть не принимают гостей, я приду». Он посмел сказать их ему, мужу Лао Ци! Какой наглец! Почему вообще он это сказал? По какому праву?

Подобные раздумья лишь усиливали гнев, поселившийся в сердце, а голод подкреплял его. В этом простом парне бурлили первобытные эмоции. Петь больше не хотелось. Горло сдавило от ревности, какие тут песни. Не до веселья. Парень со злости решил вернуться домой, не дожидаясь завтрашнего дня. Он вновь попытался разжечь огонь, но в такой ярости, естественно, не справился с этим. И выбросил все дрова за борт в реку.

— Чтоб вас, чертовы дрова! Пропадите пропадом!

Поленья не проплыли и двух-трех чжанов [33] , как их выловили люди с другой лодки. Казалось, они просто-таки ждали, когда течение принесет к ним дрова. Как только дрова добрались до них, они тотчас же разожгли огонь при помощи измочаленного каната; их лодка наполнилась дымом, пламя разгорелось, поленья затрещали. Это зрелище всколыхнуло в парне новый приступ гнева, он еще острее ощутил свое унижение и решил уйти немедленно, не дожидаясь возвращения женщин на лодку.

33

Чжан, китайская сажень, равна 3,33 метра.

В конце улицы он столкнулся с женой и девчонкой Удо, они шли рука об руку, смеясь и болтая. Удо несла двухструнную скрипку хуцинь, совершенно новую, прекраснее и представить себе нельзя.

— Ты куда собрался?

— Домой возвращаюсь.

— А о лодке забыл? Глядите-ка, домой он возвращается. Ты чем недоволен? Что за выходки?

— Я иду домой, пусти меня.

— Возвращайся обратно на лодку!

Голос ее звучал твердо, а еще решительнее и жестче был взгляд. Посмотрев на хуцинь, парень сообразил, что тот куплен ему в подарок. Он подчинился. Потирая пылающий лоб, пробормотал:

— Обратно так обратно.

И поплелся за женой назад к лодке.

Тут подоспела хозяйка, старая сводница, в руках у нее были свиные легкие. Она бежала быстро, раскрасневшись и задыхаясь, как будто украла мясо с прилавка и боялась, что ее догонят и потащат в ямынь. Когда хозяйка поднялась на лодку, Лао Ци крикнула:

— Представляете, тетушка, а муж-то мой уйти решил!

— Что за чушь? Еще представление не посмотрел, а уж назад собрался!

— Мы на перекрестке столкнулись. Он, верно, сердится, что мы так поздно вернулись.

— Ох, это все я виновата да бодхисатвы. И мясник. Мне не надо было торговаться так долго из-за грошей, а ему не надо было вливать столько воды в эти легкие.

— Ах нет, это моя вина, — возразила Лао Ци, сопровождая мужа в каюту.

Она села напротив мужа, а потом нарочно расстегнула одежду на груди, открыв кокетливое нижнее белье из узорчатого шелка красного цвета. На нем была вышивка в виде пары уток-мандаринок, играющих в листьях лотоса, — Лао Ци вышила это сама всего месяц назад. Мужчина с вожделением уставился на жену. Чувства, словами неописуемые, забурлили у него в крови.

С кормы лодки доносился разговор хозяйки с Удо о припасах.

— Что ж творится-то! Кто-то стащил все наши дрова!

— А кто промыл рис?

— Бьюсь об заклад, он не смог развести огонь! Он деревенский, только с древесной смолой разжигать умеет.

— Разве мы не вчера только почали новую вязанку дров?

— Теперь их нет.

— Ну так сходи на нос и принеси новую, хватит болтать почем зря!

— Муж сестрицы умеет только рис промывать! — хихикала Удо.

Парень слушал, не говоря ни слова. Тихо сидел в каюте и смотрел на купленный ему хуцинь.

— Струны уже натянуты, попробуй сыграть, — предложила Лао Ци.

Продолжая молчать, молодой человек положил инструмент себе на колени, проверил канифоль. Он тронул струны, из-под пальцев вырвался незнакомый звук, и парень радостно улыбнулся.

Меж тем каюта наполнилась дымом. Когда женщины позвали мужчину к столу, тот вышел с хуцинем в руках и, встав на носу лодки, принялся настраивать струны.

После обеда Удо сказала:

— Братец, сыграй «Плач Мэн Цзяннюй у Великой стены» [34] , а я спою.

34

Плач Мэн Цзяннюй у Великой стены — легенда о женщине, чьи слезы размыли участок Великой стены, где был замурован ее муж.