Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

Еще она часто ходила к ручью пить ледяную воду, что также не укрылось от глаз мужа; на его вопросы она отвечала, что, мол, просто хочется пить.

Никакие средства, к которым она прибегала, так и не смогли избавить Сяосяо от нежеланного существа. О большом животе знал только муж, но он не смел рассказать об этом родителям. Из-за того, что они так много времени проводили вместе, а также из-за разницы в возрасте, муж питал к Сяосяо смесь любви и страха — чувство более сильное, чем к собственным родителям.

Она все еще помнила клятву Хуагоу и другие события того дня. Стояла осень, и повсюду вокруг дома гусеницы превращались в куколок. Муж, словно специально дразня Сяосяо, часто напоминал ей о том случае, когда его ужалила мохнатая гусеница, тем самым каждый раз пробуждая в ней неприятные воспоминания. Из-за этого она возненавидела гусениц и непременно давила их ногой, если они попадались ей на глаза.

В один из дней вновь прошел слух о том, что в окрестностях появились студентки. Услышав эту новость, Сяосяо словно погрузилась в сон наяву и долгое время неотрывно, точно зачарованная, смотрела в ту сторону, где восходит солнце.

Она решила убежать, подобно Хуагоу; собрала немного вещей, намереваясь в поисках свободы примкнуть к студенткам на пути в большой город. Но еще раньше, чем она двинулась, ее намерения были раскрыты домочадцами. Для сельской местности это был очень серьезный проступок. Ей связали руки и заперли в чулане, оставив ее на целый день без еды.

Выяснив причину, подтолкнувшую ее бежать, семья обнаружила, что Сяосяо, которой через десять лет предстояло родить маленькому мужу сыночка и продолжить семейную линию, уже носит в себе семя другого человека. Разразился жуткий скандал. Спокойная семейная жизнь затрещала по швам. Все ругались, кричали и плакали, у всех нашлись свои дрова для общего костра. Чего только не приходило на ум доведенной до отчаяния Сяосяо: она думала о том, чтобы повеситься, утопиться, отравиться. Но она была так молода, и ей так не хотелось умирать, что она не решилась наложить на себя руки. Наконец, дед, исходя из реальной обстановки, здраво рассудил, что Сяосяо следует посадить под замок, приставить к ней надежную охрану из двух человек, и, переговорив с ее родственниками, решить, как с ней поступить: утопить или продать? Если тех волнует сохранение чести семьи, они выскажутся за то, чтобы утопить; если же они против смертного приговора — тогда надо ее продать. Из родственников у Сяосяо оставался только дядя, который работал на полях в ближайшей деревне. Когда его позвали, он поначалу думал, что его просто приглашают в гости выпить вина; прибыв и узнав, что честь семьи под угрозой, этот скромный и добросердечный глава семейства пришел в состояние крайней растерянности.

Беременность была налицо, и тут уж нечего было возразить. По традиции, Сяосяо должно было утопить. Но только главы семей, где чтили Конфуция, сотворили бы такую глупость во имя фамильной чести; дядюшка же Конфуция не читал, идея казнить Сяосяо была для него невыносима, и взамен он предложил выдать ее замуж во второй раз.

Такое наказание всем показалось вполне справедливым, ведь, согласно обычаю, стороной, терпящей убытки, является семья жениха, которая путем повторного замужества может вернуть себе хоть что-то в качестве компенсации. Сообщив Сяосяо о принятом решении, дядя засобирался в дорогу. Сяосяо, тихо всхлипывая, вцепилась в край его одежды. Дядя покачал головой и все-таки ушел, не сказав ей напоследок ни слова.

Время шло, а ни одна уважаемая семья не сватала Сяосяо; раз решено было услать ее с глаз долой, кто-то должен был согласиться ее принять, а до того момента она продолжила жить в доме своего мужа. Случай перестал казаться вопиющим и больше никого особо не волновал. Решение было принято, оставалось лишь ждать, поэтому все домочадцы постепенно успокоились. На первых порах мужу не разрешали проводить время с Сяосяо, но постепенно все стало, как прежде, и они вновь смеялись и играли, как брат с сестрой.

Муж знал о том, что Сяосяо ждет ребенка, знал также и о том, что из-за этого ее должны выдать замуж, и она уедет в далекие края. Но мужу совсем не хотелось, чтобы Сяосяо уезжала, да и самой Сяосяо не хотелось уезжать; все были совершенно сбиты с толку, и им приходилось поступать так лишь потому, что это предписывали правила. Когда задавались вопросом, кто же устанавливает правила, кто хранит обычай — старейшина рода? его жена? — никто не мог толком ответить.

В ожидании покупателя для Сяосяо прошел одиннадцатый месяц; никто не приходил, так что решили, пусть уж Сяосяо останется в семье на Новый год.

В середине второго лунного месяца следующего года Сяосяо родила круглоголового, большеглазого и громкоголосого мальчика. Все участвовали в заботах о матери и младенце; молодую мать потчевали цыплятами на пару и кашей из перебродившего клейкого риса — для укрепления здоровья. На милость богов сжигались ритуальные бумажные деньги. Всем членам семьи младенец пришелся по душе.

Поскольку родился мальчик, отпала необходимость для Сяосяо выходить замуж и уходить в чужую семью.

К тому времени, когда Сяосяо официально совершила поклоны новобрачной свекру и свекрови и начала жить супружеской жизнью, ее сыну было уже десять лет. Он выполнял половину взрослой нормы работы, смотрел за коровами, косил траву, став одним из добытчиков в семье. Мужа Сяосяо он называл дядей, и тот был не против.

Сыну Сяосяо дали имя Нюэр, Бычок. В двенадцать лет его женили, и жена была старше его на шесть лет — ведь только взрослая жена могла стать помощницей во всех делах, приносить пользу семье. Когда перед домом раздались звуки соны, сидевшая в свадебном паланкине новобрачная своим ревом просто свела с ума деда и прадеда.

В тот день Сяосяо стояла у вязовой изгороди перед домом и наблюдала за происходящим, прижимая к груди своего новорожденного крошку, — точно так же, как десять лет назад прижимала к себе мужа.

1930 г.

МУЖ

перевод Т. Д. Поляковой

Весенние дожди продолжались семь дней, из-за чего река вышла из берегов.

Вода поднялась. Лодки, где можно было покурить опиум и насладиться обществом женщин, обычно швартовали на речной отмели, теперь же они оказались очень близко к берегу, и их пришлось привязать к сваям домов, выстроившихся вдоль реки.

Посетитель чайной «Сыхайчунь» [26] , попивая на досуге чай и выглянув из окна, выходившего на реку, мог полюбоваться прекрасным видом пагоды, «окутанной цветами персика и пеленой дождя». А посмотрев вниз, видел, что в лодках женщины обслуживают клиентов и что там курят опиум. Дома и лодки были так близко, что спуститься вниз, подняться наверх, обменяться приветствиями не составляло труда. Когда взгляды пересекались, завязывалась беседа, с заигрываниями и недвусмысленными предложениями, вскоре посетитель заведения расплачивался за чай и, пройдя по сырому зловонному коридору, попадал прямиком в лодку.

26

«Весна бескрайняя».

Поднявшись на борт, он платил от половины юаня до пяти, после чего развлекался, как душе угодно: курил опиум и спал, или же предавался плотским утехам с женщинами. Эти дородные, крутобедрые молодые лодочницы пускали в ход все свои женские чары, чтобы ублажать оставшихся на ночь мужчин.

Женщины называли свой промысел «заработками», тем же словом, как и везде. Ради этих «заработков» они здесь и оказывались. Такое добывание средств имеет право на существование, как и любая другая работа, морали оно не противоречит, да и здоровью не вредит. Женщины добирались сюда из деревень, где люди пашут землю и копают огороды. Они покидали свои дома, бросали каменные жернова и телят, оставляли молодых и сильных мужей и, вслед за подружками, такими же, как они, отправлялись «на заработки». «Заработки» исподволь превращали сельских жительниц в горожанок; постепенно женщины отдалялись от деревни, а выучившись всему дурному и порочному, что только есть в городах, в конце концов губили себя. Эти изменения накапливались изо дня в день, потому-то никто и не придавал им особого значения. К тому же не было недостатка в таких женщинах, которые при любых обстоятельствах сохраняют деревенскую искренность и простоту; равно как не было — и никогда не будет — недостатка в молодых женщинах, что вновь и вновь прибывают на подобные лодки.

Все было просто: женщина, не особо спешившая заводить детей, отправлялась в город. Раз в месяц она отправляла полученные за пару ночей деньги своему мужу, который тем временем оставался в деревне и зарабатывал на жизнь честным крестьянским трудом. Такой ход вещей обеспечивал спокойную жизнь, никак не подрывал его положения как главы семьи и сулил неплохую выгоду, поэтому многие молодые люди после свадьбы отправляли своих жен в город, а сами оставались в деревне, занимаясь привычным сельским трудом. Это было совершенно обычным явлением.