Сосед будет сверху

Я со старта топлю двести двадцать. Только ползком почти, чтобы спрятаться за очередью обсыкающихся дам. На углу выпрямляюсь, поймав удивленный взгляд мимо проходящего мужчины, и делаю шаг-два-три…

— Пушкина, стоять!

Нет-нет-нет, педаль в пол и бегом вперед.

Я затылком чувствую, что Дантес дышит мне в спину. Лавирую между гостями и стараюсь не зашибить официантов с подносами. По пути даже, кажется, прокалываю кому-то ногу каблуком, но не могу остановиться и проверить — мудак все ближе. Как? Вот как?

Я уже почти ощущаю его прикосновения на запястье, когда резко сворачиваю, взбегаю по лестнице наверх и застываю. Ага, на сцене. Такая театральная пауза прям: все на меня смотрят, и даже ведущий замолк.

Приехали, блин.

Расправив плечи, чтобы казаться хоть немного увереннее, я откидываю волосы назад, выхожу на середину помоста и забираю себе микрофон.

— Э-э, — первое, что я произношу на весь зал.

Звук фонит, и на мгновение всех оглушают помехи. Ведущий покашливает, потому что я матерюсь. Гости пялятся на меня и чего-то ждут.

— Давай, жги! — медленно хлопая в ладоши, кричит Эй-Арнольд из толпы.

А Дантес замер прямо перед сценой внизу, но я не смотрю, не смотрю, не смотрю на него!

— Я-я… хочу поздравить Эмму Робертовну с организацией такого грандиозного события!

Какого, блять?

Щурюсь и пытаюсь разглядеть, что написано на плакатах, но меня слепят огни. Благотворительный… что? Я вроде даже помню, что там и к чему, но явно не выговорю череду английских слов: фэшн, хуешн, профешн, что еще?

— Да, я-я…

— А где Эмма? — доносится из зала.

— Да, где виновница торжества?

— Эмма, выходи!

Собственно, именно под этот галдеж Робертовна с дедом и заваливаются с балкона. Камеры выводят их крупным планом на экраны, и, уверена, всем становится ясно, чем эти двое занимались, спрятавшись от посторонних глаз. Да у деда весь рот в красной помаде, как будто он минутой назад кого-то живьем сожрал!

— В общем, с праздником всех! Ю-ху! — выдаю я в микрофон, хотя меня уже никто не слушает, и, улучив момент, сваливаю по-тихому. Дантес как раз отвлечен фееричным появлением новоиспеченной парочки.

Извините, Эмма и дед.

Я сбегаю по ступенькам, не замечая пола под ногами. Я так рада за этих двоих, что мне грустно — пиздецки грустно. Заметив, как Арнольд размахивает руками, я вытираю все же вырвавшиеся на волю слезы и выстраиваю к нему маршрут — через три человека сверну налево и…

Я очень быстро обо всем забываю, когда меня тараном сбивают с намеченного пути, силком утаскивают в сторону, а затем толкают в какую-то дверь, и я оказываюсь… на кухне?

Уже догадываюсь, что меня ждет, но специально медленно, растягивая колючее удовольствие, поворачиваю голову к тому, кто тенью возвышается надо мной.

— Какого хера, Саша?

Сначала я вижу его перекошенный — боже, какой он сладкий на вкус — рот. Затем пришедшие в беспорядок — как же мне нравилось зарываться в них пальцами — волосы. И наконец глаза, по которым я так скучала — больше всего по ним. А затем приходит осознание, кто стоит рядом, и я сполна ощущаю его желание убивать.

— Какого хера я бегаю за тобой, как щенок? Да я ни с одной бабой так не ебался, как с тобой!

Я тоже ни с кем так не…

Или он не про секс?

— Так и зачем бегаешь? — мертвецки спокойным голосом выдаю я, чему удивляется не только он. Из меня будто все силы разом выкачали.

— Сначала ты заливаешь мне, что надо бороться за любовь, потом исчезаешь, не сказав ни слова. Что-то не сходится, не считаешь?

— Ты договорил? Можно мне теперь уйти? Меня жду…

— Нет.

Я шагаю вперед, но Дантес впивается пальцами в мою руку, разворачивает к себе. Его щеки пылают, глаза горят. Он вообще весь взъерошенный какой-то, будто городской сумасшедший, только сбежавший из психушки.

— Что ты делаешь? — с моих губ срывается шепот.

— Борюсь.

Меня скручивает от его громких слов.

— Вали к своей Машеньке.

— Чего? — Он даже отпускает меня, округляя глаза.

— И к детям.

Дантес хмурит брови и отступает на шаг.

— А они здесь при… — Он вроде бы и ругается, но потом его вдруг, судя по всему, осеняет. — Да ладно, блять, Пушкина! В этом все дело?

Да ладно?

Блять?

Пушкина?

На смену апатии ко мне очень внезапно приходит другая стадия — гнев. Я закипаю за пару секунд и сжимаю кулаки.

— Ненавижу тебя! — ору я что есть сил и швыряю в Дантеса первое, что попадается под руку.

О, тарелку с профитролями. Как жаль, что я их не попробую. Или не жаль.

Глава 24

Глава 24

— Ты с ума сошла? Пушкина, мать твою, остановись! — орет во все горло Дантес.

— Ни за что! Подлец! У тебя было столько возможностей мне признаться! Я что, по-твоему, тупая и ни о чем не догадалась бы?

— Что ты...

— Хотя да, я реально тупая, если повелась на это… — Я нервно тычу в его сторону. — Я же для тебя просто малолетка с ватой в башке, да? Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!

Под руку попадают салаты. Я с силой швыряю в обороняющегося сковородой Дантеса рукколой, помидорами. Огромный огурец почти прилетает ему в голову, но Дантес выставляет умелый блок, и тот отскакивает в ошалевшего су-шефа, который уже даже не пытается остановить вакханалию.

— Да пошла ты в задницу! — кричит мудак мне в ответ, и на платье от «Валентино» или кого-то там еще приземляется нечто подозрительно напоминающее оливье. — Словами через рот вообще не умеешь говорить?

— А ты не знал, что курицы не говорят?

Я замахиваюсь получше и рассчитываю траекторию броска так, чтобы кусок приготовленного для римской пиццы теста разукрасил идеально черный пиджак Дантеса. Только вот придирок приседает в самый нужный момент, и в следующую секунду я вижу, как по алому шелку платья Маши Костровой расползается мучной монстр.