Сосед будет сверху

— Блять, посыпалось! Салфетку, срочно, — горланит Семён прямо-таки басом.

— А может, сразу скальпель? — бурчу я под нос, но меня игнорируют.

— Как же тебе идет этот цвет. Ну звезда! — снова превращается в милашку и восхищается тот, отойдя на пару шагов, чтобы оценить, будто шедевральную картину, издалека. — И у кого руки волшебные? Не благодарите меня.

Я слушаю это все и посматриваю на Эмму, которая аж светится.

— А платье? — оглядев свой прикид сверху вниз, я судорожно перебираю в голове все наряды.

— Платье уже в пути, — с гордостью заявляет Эмма и подмигивает мне.

Как раз в это время раздается звонок в дверь, и Офелия заливисто лает.

Я оборачиваюсь, быстро смотрю на себя в зеркало и присвистываю. Это все... очень хорошо. Ну правда. И самое главное — я не вижу разукрашенный вульгарную куклу. Это я, но очень красивая. Макияж почти не заметен, волосы лежат красивыми волнами и блестят, будто в рекламе шампуня. Я похожа на сказочную героиню из «Диснея».

— Ого! — услышав знакомый голос, я не верю ушам.

— Деда? — Да, за моей спиной появляется дед с кофром для одежды.

— Меня послали платье тебе привезти, — медленно говорит он, изучая мое отражение.

— А Славушка…

— Славушка по пробкам гоняется за моими туфлями, — поясняет Робертовна, и дед мажет по ней взглядом, будто бы невзначай, а после возвращается ко мне.

Он, как завороженный, смотрит, медленно подходит и целует меня в макушку.

— Ты принцесса, — произносит так по-доброму проникновенно, что…

— Так! Дедуля, мать твою! Она сейчас заплачет и все испортит, — рычит Семён, за что получает от деда тяжелым взглядом по лбу.

Деду плевать на истерики фей-крестных, ему нужно, чтобы я знала — мой личный Сириус Блэк доволен.

Эмма смотрит на нас с дедом и улыбается, будто ей позволили наблюдать за чужим счастьем, а я очень хочу, чтобы она тоже подошла, ведь по большей части это ее заслуга, и протягиваю руку.

— Дед, скажи же, Эмма красивая? — спрашиваю я, сжимая ладонь Робертовны.

А он пялится по сторонам и куда угодно, но не на нее. Просто кивает, круто выгибает бровь и отворачивается. Ну, блин, ты чего?

— Тут... красиво, — многозначительно хмыкнув под нос, выдает дед не совсем уж вежливо.

— Да, я тут… живу, — неловко бормочет Эмма.

— Ясно, — бросает он, берет на руки Офелию и уходит подальше от нас.

В его взгляде перед этой несуразной телепортацией я замечаю что-то ледяное и саркастичное. Типа, «ну ясно все с тобой». И внезапно дед начинает меня очень бесить.

Он же сам сделал это с ней, с ними! Но все равно будто бы винит ее. Мне за него стыдно. Он, блин, ведет себя, как тот мерзкий мужик альфа-самец, которого жизнь ничему не учит.

Эмма меняется в лице и гневно смотрит ему вслед. Даже краснеет от злости.

— Семён! — властно командует она, глядя на деда, попивающего водичку из хрустального бокала. — Займись-ка этим куском дерьма. Сделай из него человека, будь добр.

Дед не сразу понимает, что речь о нем, только по надвигающемуся Сёме с ножницами. Он качает головой, а я срываюсь к нему с места.

— Да, дед, ты с нами! Давай!

— Ни за что! Нет!

— Так! — Семен делает шаг вперед и потирает руки. — Всем разойтись! Это будет потрясающе! Это материал, которого я ждал всю жизнь.

— Нет!

— Да! — уверенно говорит Эмма, берет меня за руку и уводит в спальню, где помогает нарядиться.

В потрясающее платье — золотое, приталенное, из ниточек драгоценного бисера. Черт возьми, я и правда похожа на настоящую золушку! Платье по фигуре делает меня сверкающей богиней.

— Семён там справится? — с трудом оторвавшись от собственного отражения, которое готова залить слюной, осторожно интересуюсь я.

— Семён? — фыркает Эмма. — Конечно справится. Он место у меня в редакции зубами выгрыз.

А затем Робертовна с силой затягивает шнуровку на моей спине, самую малость переборщив на эмоциях (так, что я чуть-чуть НЕ МОГУ ДЫШАТЬ).

— Идеально, — заключает она, довольно кивнув.

И никакой кротости на лице Эммы больше нет. Она мстительна и решительна, а мне это нравится. Я готова рука об руку с ней вершить судьбы мира.

Мы торчим в спальне еще час: болтаем обо всем на свете и слушаем мою музыку. Вроде бы и повод есть — нас никто не зовет, но на самом деле мы капец как боимся дедова гнева. В ярости он может быть страшен — обе знаем, поэтому молча ждем и надеемся на всемогущество Семёна.

Я спокойна. Почти.

— Готова к встрече? — аккуратно спрашивает Эмма, будто шагает по тонкому льду, и едва заметно сжимает мою ладонь в знак поддержки.

— Наверное. — Я жму плечами. Не знаю, как к чему-то подобному можно быть готовой.

— Не собираешься пасовать?

— После того, как увидела в списке фамилии его детей и услышала слова Маши...

— Напомни, как там было?

— Его отец был против, — цитирую я.

— А они не в ладах?

— Наверное, — повторяю я заевшее слово. — И ведь понимаете, он же мне рассказывал про отца! Почему не упомянул ссору из-за детей? По возрасту они подходят, все складывается — это явно было в одно и то же время. Мы же говорили о семьях!

Я снова начинаю закипать и делаю вдох-выдох. Не хочу заранее растратить всю злость, которая предназначена конкретно Дантесу.

— А он единственный ребенок в семье? — уточняет Робертовна.

— Да, он сказал, что единственный, а что?

— Думала, может, это жена его брата, например.

— Нет, точно нет, — категорично отметаю я варианты. — Не ищите ему оправдания, он не заслужил. И спасибо вам. Огромное, честное и искреннее.

Не сдержав порыв, я осторожно, чтобы не помять костюм Эммы, приобнимаю ее за плечи, а она улыбается уголками губ. Хлопает меня по спине и, услышав за дверью какое-то движение, кивает, что пора идти.

Мы встаем и не без волнения — и ужасающего страха — идем туда, где укрощают деда. Звуки, какие-то возгласы становятся все громче с каждым шагом, но мы не сдаемся, а, подталкивая друг друга вперед, выходим в гостиную и замираем как вкопанные. Дед... нет, не так. Александр Сергеевич стоит перед зеркалом в профиль и без конца поправляет галстук. Да-да, он в галстуке, вы не ослышались! А еще в идеальном черном костюме, с короткой стрижкой и аккуратно выбритой щетиной.

Он ловит в отражении наши удивленные взгляды, в привычной гадской манере ухмыляется и разворачивается на каблуках. Дед без слов протягивает Эмме руку, а она, будто под заклятием, идет к нему и никого вокруг не замечает.