Сосед будет сверху

В глазах Эммы мелькает что-то, что я не могу опознать, но похоже на грусть.

— А рубль что значит?

— Ничего особенного. Мы как-то гуляли, и он его нашел. — Робертовна переводит дух и снова запускает лифт. — Сказал, что на этот рубль может купить счастье, а я сказала, что не верю. Тогда он рассмеялся и объяснил.

Лифт останавливается.

— Мне нужно было быть дома к полуночи, иначе отец устраивал скандал. Если добираться на трамвае, то выходить приходилось в одиннадцать, иначе мы не успевали на последний. Или такси за рубль — тогда могли задержаться до половины двенадцатого, — Эмма мечтательно улыбается, будто вспоминает что-то очень личное. — У нас всегда был с собой этот рубль. В последний раз, когда я была тут, оставила свой в лифте. И вот... это он.

Уже перед квартирой она прячет монетку в карман джинсов, а я стучу в дверь.

— Сова, открывай, медведь пришел, — всегда так говорю, чтобы дед открыл, фразой из детского мультика.

Эмма смеется — я ей подмигиваю. Слышу шаги, ор дедова рыжего жирного кота, щелчки замка.

— Кот? Шерлок? — хмурится Эмма.

— Нет, Шерлок умер. Это Ватсон, — отвечает уже дед.

Он стоит на пороге, сейчас чертовски похожий манерой на Дантеса — как тогда, в нашу первую встречу с соседом. Без футболки, в одних только старых джинсах с пятнами от машинного масла. Волосы распущены и явно не расчесаны, но выглядят хорошо. Он — моя рок-звезда!

Я случайно оглядываюсь на Эмму, и мне хочется провалиться сквозь землю, потому что в ее глазах просыпаются мучительная нежность и, кажется, обожание. Она его и правда будто бы именно обожает. Это какая-то иная форма любви, да еще с сорокалетней выдержкой.

Дед смотрит на Эмму долгим внимательным взглядом. Почти холодным, но я знаю, что за ним спрятана высшая форма небезразличия. Злобного и слегка агрессивного. Деду плевать на всех, он не умеет испытывать к посторонним какие-либо эмоции. Злится — вот так, до мороза по коже — он только на горячо любимых.

И я за всю жизнь ни разу не видела, чтобы он злился на кого-то так же сильно, как сейчас злится на Эмму. По сравнению с этим чувством от бабушки он отмахивался, как от надоевшей назойливой мухи.

— Привет, — нервно сглатывая, выдает она.

— Зайдешь? — не ответив, дед коротко кивает на дверь, но делает это так, будто издевается. Он, конечно, знает, что никто к нему не зайдет.

Эмма качает головой.

Ватсон высовывает морду. Это гигантский монстр, взявший от папаши мейн-куна размер, а от британской мамаши плюш. Робертовна неожиданно для меня садится на корточки и тянет руку к коту.

— Точь-в-точь наш Шерлок, — шепчет она с болью в голосе.

Дед кивает и отводит взгляд.

Да что ж всем так хреново-то!

— Я пойду.

Эмма быстро встает, разворачивается и нервно жмет кнопку лифта несколько раз подряд, пока дед с нее глаз не сводит.

— Ты в моей…

Он, кажется, теряет дар речи, когда видит футболку, а я никогда не замечала за ним подобной немоты. Эмма опускает взгляд вниз, на одежду, в которую наряжена.

— Да… да, мы с Сашей вчера... Я так глупо выгляжу, — бормочет без остановки Робертовна.

— Очень красиво, — тихо произносит дед, еле шевеля губами.

Двери лифта открываются, впуская Эмму, и она уезжает.

— Дед, может, догонишь? — спрашиваю я, потому как чувствую, что ему хочется.

— Обойдется, — почти шепчет он, — обойдется.

Затем подхватывает мои сумки и уже совсем молча заносит в квартиру, а я с болью понимаю, что не хочу так. Совсем не хочу.

Но, видимо, придется.

— Он был с тобой не откровенен? — спрашивает в лоб дед, когда мы спустя полчаса и две кружки чая стоим на кухне и оба глядим в окно.

— Он никогда не бывает до конца откровенен, — фырчу я. — Хотя он многое рассказал, но… Дед, как можно верить тому, кто менял девушек каждую ночь? Он, в общем-то, и не обещал мне ничего, не сказал честно, что он теперь со мной, а значит… Значит, я не могу пойти и что-то требовать, так? Да и зачем? Он любит другую, я все поняла.

— Он сам это сказал?

— Он не сказал другого. Только пустой треп! Если бы хотел, сделал так, что я бы даже не усомнилась, а он… Разве я не права?

— Вероятно, права.

Дед явно размышляет над этим вопросом, молчит. И я молчу. Устала говорить, если честно.

— Ты только не проеби, ладно? — мрачно советует он, как умеет. И в этом весь дед. — Это проще, чем ты думаешь.

— Я не хочу... не хочу остаться не у дел, когда он наиграется.

— Хорошо, хорошо. — Дед разводит руками, а затем скрещивает их на груди.

Мы закрываем эту тему и целую неделю говорим о чем угодно, но не о Дантесе или Эмме. Я каждое утро сажусь в присланную за мной машину, болтаю со Славушкой, и мы едем в редакцию журнала Робертовны. Там я болтаюсь с Офелией, вожу ее по тем же местам, что и раньше, но после тащу не домой, а к хозяйке на работу.

С Эммой мы обедаем вместе, пьем в перерывах кофе и мотаемся по примеркам и фотосессиям. Это почти интересно, мне даже нравится. Я болтаю со странными стилистами в помпезных нарядах, меня фотографируют на мой телефон именитые фотографы, потому что мне срочно нужен снимок «вот с этим вот боа». Я клюю в щеки крутейших моделей и тайком подсовываю им сэндвичи.

Из-за того, что мне, по сути, на фиг не нужна эта работа, я творю, что хочу, и наслаждаюсь этим. Всю важную богему мой расслабленный вид подкупает. А Эмма оказывается потрясающей напарницей, компаньонкой и даже немного подружкой.

Через неделю у нее намечается какой-то суперважный бал, и потому она ищет себе идеальные ткани, прически, макияжи. А еще трындит со стилистом по три часа подряд и параллельно уговаривает меня пойти с ней.

Мы иногда болтаем, и это прямо-таки моя отдушина. Она рассказывает, как жила после расставания с дедом, говорит, что была счастлива с мужем, что не завела детей и не жалела об этом, что вся энергия и материнский инстинкт нашли выход в журнале, оранжерее, питомцах. Эмма упоминает, что никогда не заводила котов в память о Шерлоке, которого они с дедом когда-то подобрали котенком и вместе выходили.

Эта женщина поражает меня, и я медленно влюбляюсь в нее. Она ни слова не говорит о Дантесе, но приносит мне записки, которые он оставляет у нее под дверью. Дантес не знает, где я, но долбится в квартиру Робертовны по часам. Даже пару раз кричал на Эмму с крыши, наговорил ей гадостей, а потом оставил вино под дверью — был расстроен.

И это я называю «Эмма ни слова не говорит о Дантесе!». Да мы постоянно о нем говорим, кого я обманываю?

Неделя пролетает мгновенно, и я не успеваю пожалеть о принятом решении. Я до сих пор зла. Перед глазами до сих пор стоит картина идеального семейства: красивые дети Маши, светящееся лицо Дантеса, который смотрел на них столь влюбленно, как будто это все, о чем он в жизни мечтает. Черт возьми, да у меня в груди так сильно теплеет при каждой мысли о нем, что внутренняя собственница просто орет благим матом и хочет убивать!