Сотник

Бухара провожала нас плохо. Буквально за ее воротами земля под ногами нам популярно объяснила: легкой прогулки не ждите. Первый перегон в двадцать верст шел по такому «автодрому», что на нем лишь танки испытывать. Зимой этот пригород эмиратской столицы утопал в жидкой грязи, а сейчас, под раскаленным летним солнцем он превратился в мучительную полосу препятствий с окаменевшими мелкими надолбами. В результате, вдруг резко охромел один из верблюдов, которых мы взяли с собой по минимуму. Пришлось отцеплять его от связки и отправлять обратно на базу.

Потом небо заволокло облаками, задул юго-западный ветер, на нас пошла красная стена песчаной бури. Наши проводники тревожно закричали. Мы, безжалостно нахлёстывая коней, еле-еле успели добраться до ближайшего небольшого караван-сарая. Укрылись — и потеряли два дня, отчего я пришел в ярость. Нам следовало не ждать у пустыни погоды, а мчаться вперед — Платов меня предупредил, чтобы мы поторапливались.

— К нам не только Володьку Пименова отправили, есть и другие, — напутствовал он меня перед отъездом. — Большой отряд отправили за нами через Усть-Юрт. Глупость, конечно, людей только потеряют, летом по нашим следам не пройти. Но отдельная группа может прорваться. Так что, Петя, поспешай. Я выйду за тобой следом со всем Войском недели через две.

И вот задержка, не успели удалиться от Бухары, как потеряли двое суток. В ходе которых мы, во-первых, ютились «на головах» — какой контраст с моим недавним райским житьем в летней резиденции эмира! А во-вторых, я был вынужден не развлекаться с Зарой и миловаться с Марьяной, а выслушивать их упреки в погубленной молодости. Им совсем не улыбалось ехать в качестве живого реквизита фиктивного посольства, и сорок часов они выпиливали мне мозг, высказывая свои «фи».

Как только погода наладилась, я чуть ли не бегом поднял сотню, заставил всех ускориться и выезжать почти галопом. Рядом с нами, словно тени, двигались две сотни нукеров эмира, их лица были скрыты плотными вуалями, а взгляды, казалось, скользили по каждому камню и каждой душе на нашем пути. Задача у телохранителей была проста и важна: обеспечить бесперебойную связь с Войском, оставшимся позади, и проконтролировать, чтобы наше снабжение не прерывалось ни на миг. Эмир был заинтересован в успехе миссии, ведь его будущее зависело от того, как мы сумеем проложить этот путь в неведомое.

Мы двинулись к Аму-Дарье — не по знакомой дороге, откуда пришли, а повернули на юго-восток, держа курс на Мазар-и-Шариф. Это был путь в неизведанное, в земли, которые лишь изредка мелькали на старинных картах и о которых ходили лишь туманные слухи. Сначала путь пролегал по безжизненной, на первый взгляд, равнине. Это была не та пустыня с величественными, вечно движущимися барханами, что так часто рисуют в воображении европейцы. Нет, это была плоская, выжженная солнцем земля, усыпанная мелкой галькой и редкими, чахлыми кустиками верблюжьей колючки. Горизонт здесь расплывался в мареве, дрожал, обещая оазисы, которых на самом деле не существовало.

Я смотрел на эту бескрайнюю пустошь из лесса, и в памяти невольно всплывали картины из моего, будущего, мира. Я вспоминал, как в советском Узбекистане инженеры и агрономы пытались вдохнуть жизнь в подобные равнины, прокладывая каналы, орошая поля. Они добились своего, превратив эти безводные земли в хлопковые плантации, но ценой этому стала трагедия Арала, умирающего моря, которого лишили амударьинской воды, бездумно высосанной для нужд сельского хозяйства. Тогда мы покорили природу, но какова была цена? Здесь же, в девятнадцатом веке, земля оставалась такой, какой ее сотворил Бог, и человек лишь учился подчиняться ее суровым законам.

Вдоль древних караванных путей, что некогда связывали великие империи, мы встречали старинные караван-сараи. Не современные, бухарские, а почти монументальные постройки, сложенные из жженого кирпича или камня, с толстыми стенами и просторными дворами, способными вместить сотни верблюдов и их погонщиков. В их очертаниях чувствовалась мощь и продуманность, они были свидетелями былого величия, когда торговые караваны нескончаемым потоком тянулись через эти земли, принося богатство и процветание. Именно тут проходил Великий Шелковый путь из Китая в Византию и дальше. Но теперь эти гигантские сооружения, раббат, стояли опустошенными, их резные ворота были разбиты, крыши частью обвалились, а во дворах гулял лишь ветер, поднимая клубы пыли. Никто не следил за ними, не ремонтировал, не восстанавливал. Больше всего расстраивало плачевное состояние каменных цистерн-сердоба, назначение которых заключалось в сборе дождевой воды. Они были полупусты — наглядный и красноречивый признак упадка, что медленно, но верно охватывал Бухару и ее владения. Мне это не нравилось. Упадок означал слабость, а слабость — благодатную почву для интриг и внешнего вмешательства. Впрочем, если бы Бухара не была слаба — получилось ли бы у нас так легко ее взять двенадцатитысячным войском?

Я ежедневно отправлял гонца-бухарца с отчетом об очередном запущенном раббате, советуя атаману выслать вперед команды, которые смогут подготовить помещения для ночевок войска. И, конечно, вставить пистон эмиру, обещавшему нам «зеленый» коридор до Аму-Дарьи, но что-то не было заметно, чтобы кто-то напрягался в его подготовке. «Вода, Матвей Иванович! Заставьте эмира отправить вперед вас большие караваны с запасами воды! Пусть они заранее наполнят цистерны. Встречаются переходы, когда кругом ни былинки — только одна смерть: пески, барханы, на которых не растет даже саксаул. Ранняя осень, по мнению аборигенов — не лучшее время для прохода войска, мало выпадает дождей. Но что же нам делать? Нужно спешить, пока снега на закроют перевалы Гиндукуша», — писал я атаману с очередной стоянки.

Вместе с моим отчетом в Бухару везли топографические съемки от Жени Рерберга. Прапорщик буквально на коленях упросил меня взять его с собой.

— Когда мы встретились, Петр Васильевич, мы были в одинаковых чинах, и вот вы уже поручик, а я все в прежнем звании. Душа жаждет подвига, не откажите! Волков считает, что вас ведет счастливая звезда, и я склонен ему доверять. Он же меня многому научил — я буду полезен для вашей экспедиции.

Ну что с ним поделать? После первой нашей стычки, он показал себя хорошим товарищем, принимал с нами участие в вылазке против киргизов-разбойников. Я согласился, и пока повода пожалеть о своем решении прапорщик мне не дал.

Каждый день мы проезжали по сорок-шестьдесят верст, пережидая дневную жару в первом попавшемся укрытии. Иногда в жалких кишлаках, иногда в городках-селениях, еле выживавших в этой негостеприимной местности. Пустыня наступала — нам попадались возделанные поля, отвоеванные у песка, убогие хижины оседлых кочевников и даже городки с приличным количеством населения, но казалось, местным жителям уже не хватало сил бороться с природой. Города Кирчи, Гузар уцелели лишь благодаря своим речкам. Нас встречали правители эмира, беки, подносили дары, с волнением заглядывали в глаза — слухи о грядущем пришествии армии урус-казак летели впереди нас, и это меня не на шутку напрягало. Но, по крайней мере, радовало уже то, что они собирали для Войска фураж и продукты — в этом они меня заверили сразу по прибытии. Быть может, мое сопровождение и слухи о кровавых расправах в Бухаре побудили их серьезнее отнестись к поручению эмира?

— Обязательно укажите в своем отчете, юзбаши, что мы не сидим сложа руки, — просили они и пытались всучить мешочек с танга.

Постепенно, по мере продвижения на юго-восток, пейзаж начал меняться. Выжженная равнина уступила место пологим холмам, которые начали переходить в невысокие горы. Это были еще не те величественные пики Гиндукуша, что маячили смутно вдали, словно синие призраки, а лишь Ширабадский горный кряж на бухарской стороне Аму-Дарьи.

Прерванная монотонность нашего похода взбодрила людей. Они, даже женщины, мужественно терпели все невзгоды перехода через пустыню. Теперь же, когда в воздухе повеяло прохладой, когда на ночевках пришла пора вспомнить о наших бурках, на лицах расцвели улыбки. «Здесь войско сможет восстановить силы после трудного перехода», — тут же подумал я.

В горах перед нами, словно рассеченная саблей трещина в высоких скальных стенах, притаились так называемые «Железные ворота». Это был не просто проход, а настоящий символ, дикие обнаженные скалы, кое-где украшенные фисташковыми и миндальными деревьями и образующие ущелье, через которое, казалось, проходили все завоеватели, направлявшиеся на юг, в Индию. Здесь ступала нога Александра Великого, здесь гремели копыта конницы Чингисхана, здесь проносились полчища Тамерлана. Я чувствовал дыхание истории, проходя через это узкое, тесное холодное горло, и понимал, что мы идем по стопам великих предков, прокладывая наш собственный путь в историю. Можно считать, что про нас уже написали в будущих учебниках.