Совьетика

Беда была в том, что его дело было некому продолжать и развивать. У людей было подспудное чувство, что стоит только немножко продержаться на плаву – а там и помощь подоспеет, что такой откровенный грабеж и маразм, который происходил вокруг нас, не могут продолжаться вечно, что народ опомнится и поднимется в защиту отбираемых у него с каждым днем прав… Но время шло, прав становилось все меньше, Владиславы Андреевичи становились все старше – а люди все не поднимались в защиту своих прав. Потому, что они перестали осознавать себя народом…. И Советский Союз тихо догорал, как угасающая свеча – вместе с жизнями Владислава Андреевича и таких, как он. Вот вам и роль личности в истории…

…На своем заводе Сонни быстро сделал все, что мог. Старые инженеры не знали, чем его еще занять, к тому же у них была своя работа, которую надо было делать. Мы договорились, что они дадут ему чертежи изобретенной ими ветряной турбины, а он уже сам обработает их и внесет в них какие-нибудь усовершенствования – для включения в свой доклад по практике. Никто, естественно, не требовал с него никакого копирайта: мы – культурные люди, а не крохоборы.

Сонни мог теперь спокойно заниматься дома – и посмотреть, наконец, Москву и другие города, о чем он очень мечтал.

Теперь практика предстояла мне- для моей учебы в университете. Мне предстояло создать макет курса русского языка для иностранцев.

Собственно говоря, у меня на курсе практика была не обязательной. Но я решила совместить приятное с полезным – и сама вызвалась ее себе устроить.

В местном пединституте, где когда-то из иностранцев учились только кубинцы да болгары, тоже многое изменилось. Открылся – не знаю, с какого боку-припеку, но открылся – медицинский факультет, и на него завезли целую группу камерунцев.

Раньше камерунцы как раз не приезжали учиться в СССР – Камерун не был страной социалистической ориентации. Но теперь обучение иностранных студентов тоже перешло на хозрасчет, а для камерунцев учиться в России было несравненно дешевле, чем во Франции. Образование к тому же все еще было качественным: получив его, подавляющая часть камерунцев не возвращалась домой, а уезжала во Францию, где сразу же находила работу во французской системе здравоохранения. Платили им, естественно, намного меньше, чем французам. Но они радовались и тому. Обучение в России стало не средством приобрести знания, чтобы помогать своему народу, а билетом на Запад…

Меня прикрепили к группе таких камерунцев: 12 парней и одна девушка. Со странным именем Дельфин. Когда мои новые ученики узнали, что мой муж – чернокожий, их восторгу не было предела! Сонни был принят ими не просто как свой – на него еще и поглядывали с уважением как на «своего человека с Запада»!

Вскоре все 12 пожаловали к нам в гости. Наш двор хотя уже и привык к моим экзотическим гостям, такого еще не видывал, старушки-соседки поглядывали в щелки в занавесках, а дворовые дети бежали за камерунцами и вопили что-то про джунгли.

– Да… ну ты даешь!- только и сказала мне мама и побежала ставить на плиту котелок с картошкой и чайник. Тортик камерунцы принесли с собой.

Изо всех 12 особенно мы подружились с Дельфин и с ее другом Мишелем. Мишель, красивый и умный парень, метил в ординатуру, но все равно собирался потом уехать во Францию. На Сонни он смотрел с открытым от восторга ртом, даже походке его старался подражать. У них вообще было много общего: с Дельфин он обращался почти так же, как Сонни со мной – тоже постоянно внушал ей, что она «глупая», что без него она «ни на что не способна», и так далее. Дельфин ссорилась с ним, уходила от него, он ее преследовал, клялся, что изменится и что он ее любит, и все повторялось с начала… Никогда не пойму, зачем это умным и симпатичным-то людям нужно таким образом самоутверждаться – унижая и мучая других.

…Я искала следы СССР повсюду. Я радовалась, когда я их находила. Это давало мне надежду на то, что мир не сошел с ума.

Когда мы с Сонни поехали в Москву, он радовался поездке, а я- нет, потому что Москва стала чужой для меня, оккупированной территорией. Это был не Советский Союз, не Европа и даже не Россия – это был какой-то автономный гламурный гадюшник со всеми удобствами, исправить уродливое, бесчеловечное лицо которого не помог бы никакой евроремонт. Я смотрела на вроде бы знакомые улицы и вроде бы знакомых людей – и радовалась, что я не осталась в свое время здесь жить и работать. Когда с мерзостью жизни сталкиваешься в совершенно чужой стране, такой, как Голландия, например, это не ранит так, как в стране твоей собственной, которая тебе не безразлична. Люди в Москве проходили с полным безразличием мимо любого проявления человеческого несчастья. Побирались таджикские дети – школьного возраста, не ходящие в школу, неграмотные (это в стране, которая еще совсем недавно была страной всеобщей грамотности и самой читающей страной в мире!), старики застенчиво распродавали в подземных переходах все, что у них еще оставалось и на костылях просили милостыни, как во времена какого-нибуль Бориса Годунова, какой-то добрый молодец зазывал публику в местный бар на «незабываемое эротическое шоу». В воздухе висело ощущение гнусности и грязи. Здесь можно было упасть на улице без чувств – и эти молодцы и девицы перешагнули бы через тебя и пошли бы дальше, не моргнув, как роботы.

Я вспомнила, как когда-то мы с дедушкой ходили в гости к тете Жене и дяде Толику. Мне было лет 15 – Гриша как раз был в армии, а к тете Жене приехали в гости белорусские родичи, и мы решили это у нее отметить. На обратном пути подвыпивший дедушка поскользнулся, я не удержала его под локоть, и он упал, ударившись головой о лед, и потерял сознание. Я стояла над ним, а он не подавал признаков жизни, и я не знала, что делать. Из глаз у меня брызнули слезы. Ко мне тут же подскочила полная пожилая женщина и, не спрашивая меня, что случилось, начала помогать мне приводить дедушку в чувство. Когда он наконец очнулся, она так же спокойно помогла мне довести его до трамвая и оставила нас только посадив в него и убедившись, что мы оба в полном порядке.

Эта женщина была «совок» «с рабским менталитетом». А передо мной были готовые идти по трупам за баксами «цивилизованные свободные личности»…

Я смотрела на вроде бы знакомый, но совсем чужой мне город – и мне вспоминалась песня из фильма «Чародеи»:

«Только мне не нужен, слышишь, мне совсем не нужен

Мир, в котором люди друг другу не нужны.»

И никакая яхта, никакой вертолет, никакая- будь то иностранная или отечественная- футбольная команда не заменят мне человеческое тепло наших, советских людей.

…В Москву мы с Сонни поехали еще и встретиться с его однокурсником- голландцем по имени Шак (Шак – это голландская версия французского имени Жак), который в это время проходил практику там в Баумановке.Шак должен был освободиться только к середине дня, и я пока пыталась дозвониться хоть до кого-то из своих друзей и знакомых. Анечка лежала в больнице с аппендицитом. В Москве оказался Алекс, Любин муж – тот самый, который еще недавно был латышским националистом. Он жил у каких-то дальних родственников, но те были в это время на даче. Правда, днем Алекс работал, но нам очень обрадовался и сказал, что мы даже можем у него переночевать. На том и порешили. Других никого не было дома.

Я решила показать Сонни свою альма-матер, тем более, что Красная площадь была совсем рядом (не говоря уже о ГУМе, который Сонни должен был очень заинтересовать).

Меня шокировало, что в дверях стоял вооруженный охранник – интересно, что же и от кого здесь было охранять? Чай, не банк и не особняк дочки Ельцина. Правда, документы он у нас не спросил, но на душе стало очень неприятно. Мне никогда не нравилось жить под бдительным оком вахтерш в общаге, но чтобы учиться под охраной человека с ружьем – это уж было слишком! Значит, у нас теперь есть свобода, как меня уверяют голландцы? Бедняги, они и понятия о настоящей свободе не имеют…