Совьетика

Все это время я следила при помощи маминых писем за Володиными успехами. Я знала, что он стал последним чемпионом СССР. Что благодаря маминому директору Владиславу Андреевичу старый трек ожил, а с Володей завод недавно подписал контракт, став его спонсором. Познакомила Владислава Андреевича с Володей моя мама.

Володя подписал этот контракт в основном из-за своих родителей: они были вынуждены уехать из дудаевской Чечни, где назревала война. Продав квартиру в самом центре Грозного, где они прожили всю жизнь, оставив навсегда могилу дедушки, уже немолодые Володины родители вместе с бабушкой, Алешей и с присоединившейся к ним Володиной сестрой (из Свердловска, где она работала) приехали в наш город, о котором Володя им столько хорошего рассказывал. Ему давно нравилось у нас.

Купить квартиру у нас им было не по карману, хотя папа Володи быстро нашел работу: он был квалифицированным сварщиком (а его сестра смогла устроиться вагоновожатой в трампарк, хотя по специальности она была дипломированным инженером. Ей дали комнату в общежитии.) И вот тут-то и пришел на помощь им их старший сын: подписав с ним спонсорский контракт, завод предоставил его семье 3-комнатную квартиру в заводском доме на центральной улице…И выплачивал хорошую зарплату.

Мама очень привязалась к нему и к Алеше за эти годы, а они – к ней. А еще мама была слегка влюблена в нового Володиного тренера, который тоже когда-то был известным гонщиком. Его прежний тренер- одессит к тому времени уже эмигрировал в Америку, к своим сестрам.

Практически все лето ребята проводили у нее, а она сидела на нашем треке на всех их тренировках после работы, не говоря уже о соревнованиях, и ездила на все более-менее значительные гонки в Крылатское в Москву…

За это время мама успела узнать Володю поближе и уже не говорила мне теперь «Посмотри, какой мальчик, а?» Но это мне казалось естественным – ведь я же теперь была замужем.

Мама рассказывала не только о Володином огромном трудолюбии на тренировках, но и о том, как он, будучи у нее в гостях, целый вечер действовал ей на нервы, переключая весь вечер телевизор с одного канала на другой, без остановки. О том, каким материалистом он стал – в буржуазном, не в философском смысле слова. О том, как мечтал купить себе иномарку (еще одно новое для меня слово!) И о том, как он подружился с каким-то массажистом, который водил его в баню «с девочками»… Последнее я пропустила мимо ушей. Володя оставался в моем представлении рыцарем в седле…

Итак, мама уехала в Крылатское, я наказала ей рассказать Володе все как есть, хотя и с тяжелым сердцем. Но в конце концов, разве не он не ответил на мое письмо когда еще не поздно было что-то изменить?…

В тот день мы с Сонни рано легли спать, потому что оба устали. Я заснула как убитая. Мама должна была вернуться часов в 11, но у меня просто не было сил ее дожидаться.

…Когда я проснулась, мама уже стояла в дверях, в коридоре горел свет, а у нее была рассечена бровь, и на пол ручьем текла кровь…

– Не зажигай свет, – сказала она, – Посмотри в окно: куда он пойдет?

Я, ничего спросонья не соображая, механически встала и босиком подошла к окну, не спрашивая даже, кто он.

За окном никого не было.

– Кто он ? Да что случилось? – я все еще пыталась проснуться.

– А ты не слышала, как я кричала?

– Нет… мы так устали за день…

Сонни и Лиза мирно сопели во сне.

Оказалось, мама так заговорилась с Володей и его тренером, что осталась в Москве до последней электрички. От вокзала до нашего дома было минут 20 ходьбы, не больше. И мама пошла пешком, как мы все всегда обычно ходили. За ней с самого вокзала увязался какой-то тип, но она не придала этому большого значения: решила, что ему просто по пути. Они даже разговорились. Он вел себя совершенно обыденно и спокойно – пока они не дошли до нашего подьезда….

Мама сказала мне шепотом, что он ей там предложил.

– А я ему и говорю: пусть тебе Ельцин с Горбачевым пососут! И как начала орать.. Он звезданул меня лбом с размаху, как уголовник, и убежал. Вот, видишь, бровь разбил…

Такого на моей памяти за все мои почти 23 года в СССР не случалось не только ни с кем из моих родных, но и ни с кем из моих многочисленных знакомых. Никогда!

Значит, «эротика – это искусство», господин Горбачев? «Часть мировой культуры», к которой нам необходимо приобщиться? Чтоб ваших внучек к такому искусствому в какой-нибудь подворотне приобщили!

Мама не хотела идти в милицию:

– Какой от них толк? Ты что, не знаешь, какие они у нас теперь? Скажут, а зачем по улице вечером шла? А что, у нас улицы по ночам уже зарезервированы для бандиов? Хозяева мы в своем городе или нет? Расскажу Сашку, пусть он с ним разберется… Я видела, в какую сторону он пошел. Этот тип сказал, что недалеко здесь живет.

– А к врачу? Твою бровь зашивать надо, нельзя так оставлять, засорится, заражение будет…

– Ничего, я ее перекисью водорода…

И так к врачу и не пошла. К утру глаз ее опух и закрылся. А еще через два дня из брови начал выделяться желтый гной.

– Надави мне, пожалуйста, на бровь, выдави его,- просила мама, морщась от боли. – Сама не могу, слишком больно.

И я, ругаясь на нее и говоря, что она подцепит заражение крови, морщилась и выдавливала из раны гной и мазала ее перекисью водорода. Рана не заживала еще долго. Но, к счастью, заражения не было. После этого случая в психике мамы произошел первый надлом.

Володя очень расстроился, когда узнал, что с ней случилось. Даже считал себя виноватым – ведь это к нему она в Москву ездила.

Наша первая с ним встреча прошла достаточно ровно, хотя оба мы чувствовали друг друга смущенно.

– А ты с акцентом стала говорить, с акцентом… – наделанно засмеялся он.

Господи, неужели я действительно так изменилась? Мне казалось, что сам Володя изменился гораздо больше меня.

Володя немного поправился, но главная перемена в нем была не в этом и даже не в том, что из юноши он теперь уже превратился в мужика. Просто раньше самым обаятельным в нем была его застенчивость, а теперь от нее не осталось и следа. Видимо, не прошли бесследно постперестроечные походы в баню. Но все равно, встреча с ним всколыхнула во мне воспоминания – о таком еще совсем недалеком времени, что, казалось, его можно было потрогать рукой. Времени, когда жизнь была настолько непохожей на окружавщее меня теперь царство соловьев-разбойников, от каждого соприкосновения с которым возникало такое ощущение, словно тебя ударили кувалдой по голове…

Мы с Сонни сходили в гости к его родителям. Сонни знал о Володе – но, конечно, не все это. Как я могла признаться ему в том, в чем даже самой себе не признавалась? Да и в чем было мне признаваться, если между мной и Володей никогда ничего не было, даже поцелуя в щеку?

Володины родители оказались простыми, славными людьми – особенно мама. Я ей тоже очень понравилась. Она чуть ли не в открытую жалела, что у нас с Володей не сложилось.Такой же милой и простой была и Володина сестра. А вот у отца их чувствовался крутой нрав. Алеша же вообще скоро стал мне как младший брат. Он быстро почувствовал мой душевный настрой, и с ним я могла быть откровенной – даже без слов. Принял меня как свою даже маленький и страшно вонючий пес Володи – Арнольд, напоминавший его своей приплюснутой комплекцией.

Когда Володя провожал нас домой в тот вечер, на прощание он сжал мою руку – так крепко, что я чуть не вскрикнула – и вдруг провел большим пальцем по середине моей ладони. И одновременно мягко обнял меня другой рукой на секунду за талию. Я, уже почти свыкшаяся с мыслью, что мы будем просто друзьями – какими и были всегда,- чуть не упала прямо на улице без чувств. «Где ты раньше был?…”

Было темно, Сонни был веселым, подвыпившим и ничего не заметил.

В полном смятении я рассказала обо всем маме. Но она только пожала плечами- мол, мне не стоит воспринимать его так всерьез, ничего такого страшного не случилось, и не ходить из-за этого на трек было бы просто глупо – ведь там будет так интересно.