Советская поэзия. Том второй
Шрифт:
‹1942›
* * *
Тот, кто перевидел тыщи И еще раз тыщи разных лиц, Может не узнать кого-нибудь из близких И пройти мимо. А в чужие лица вдруг проникнет И узнает, Кто они. ‹1960›
СТАРЫЙ БЛИНДАЖ
Застрял ячмень в кукушкиной гортани, Застыло в оторопи на поляне Стволов кольцо… Блиндаж… Как страшен он в лесном покое — Страшней безумного рисунка Гойи! Как мертвенно безглазое такое, Бетонное лицо! Инициалов, тут переплетенных, Сердец, амуровой стрелой пронзенных, Не обнаружишь, сколько ни смотри, Блиндаж безжизненный в песке утоплен, И рот его застыл в квадратном вопле. И мрак внутри… Тут больше пулемет не застрекочет И миномет в ответ не загрохочет, Тут еле слышен тихий шепот почек, Однако —
‹1960›
* * *
Паутинок в воздухе паренье. Лет тончайших ниток или прядок. Это словно мыслей сотворенье — В воздухе летает их зачаток. Горы валунов серы и мшисты. Камень. Корень. И лесной шиповник. Тишина. И так надежды чисты На полях, и оттого светло в них. Капелька росы в сосновых иглах. Тишина. Безветрие. Мгновенье. И весь мир вот в этой капле, в мигах, — Мир и миллион стихотворений. Капелька трепещет на иголке. В трещину песок скользнул и замер. Взвыл на взлете, пригибая елки, Реактивный ястреб. Вновь земля, пропитанная хвоей, Тишины ненарушимой хочет. Тишину мы охраняем с воем, Если невозможно — молча. ‹1962›
ВСЕ-ТАКИ ОНА ВЕРТИТСЯ
«Мир неподвижен!» — клир провозгласил. «Аминь!» — орало верующих стадо. И Галилей, уже лишенный сил, из пыточного взятый каземата, пробормотал, что правду говорят, не вертится… Но вдруг остатки крови прихлынули к лицу, и вспыхнул взгляд, и заявил он: «Эппур си муове!» [3] …Теперь еретикам пришла пора кричать о неподвижности планеты. Толпа смеется. Клир кричит: «Ура! В полете мир! Ему предела нету!» Властителем мыслитель не судим — тиранов вывели из обращенья, но все же Галилей необходим, чтобы напомнить про Земли вращенье. 3
Все-таки она вертится! (итал.)
‹1965›
ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА
ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА Дождь закроет цветы, а зонты раскроет, дождь умоет лица пожилых каменотесов. Дождь сплетет волосинки на моей груди обнаженной с хохолками мха на стене городской. ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА Дождь в рояль превращает крышу и во флейту желоб. Дождь не пропустит и церковь. Дождь с травой перешепчется: тсс… Похохочет с асфальтом. ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА Дождь — эстет, дождь заставит женщин приподнять свои юбки, чем красивей колени, тем выше. Дождь глупцу отольет: тсс… На макушку. ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА Дождь характеры завершает. Дождь печальней печального, злого злее, а веселого сделает веселее. Дождь готовит людей для поэтов, шелуху с них смывает. ‹1966›
ДЖУБАН МУЛДАГАЛИЕВ{95}
(Род. в 1920 г.)
С казахского
* * *
С казахского нелегок перевод… Но в нем самой эпохи назначенье. С казахского нелегок перевод… Но он рождает мысли и горенье. Любуйся, мир, бездонностью слезы! Какой другой язык постигнет это? Простор наш дал Баян и дал Козы Задолго до Ромео и Джульетты. Простые предки, песнями горя, Овец отары торопили в дали. В груди носили синие моря И жажду из наперстка утоляли. А гении в минувшие века Не видели, как шло богатство прахом. Казахского не знали языка, А значит, и самой души казаха. Нам всюду внемлют ныне Млад и стар, Хоть край наш для поэзии не тесен. Тревожат высь Абай, Джамбул, Мухтар Созвездьями над родниками песен. С казахского нелегок перевод… Но смог и он на знаниях сказаться. С казахского нелегок перевод… Но есть казах, и есть язык казахский! Да, есть язык- горам подобен он, Цветам, и солнцу, и небесной сини. Вам, языки друзей, земной поклон — За перевод с казахского спасибо. Прославить имя друга я готов: Ведь два поэта, правды не нарушив, Звучат как доноры прекрасных слов, Мешая с кровью кровь, с душою душу. О русский наш язык! Живи в веках: Как сад — плоды, ты щедро даришь славу. Теперь звучат на многих языках Прозренья наших песен величавых. Ты — океан, не знающий оков, Готовый с другом поделиться тайной. И, внемля шуму мелких ручейков, Я от стыда сгораю не случайно. Ты выгоды не ищешь хмурым днем, Не видишь в криках о себе резона. Ты чтишь язык — пусть говорят на нем Хоть тысяча людей, хоть миллионы. Ты сам не языком ли Октября Проник в надежды, в знания и в дали? Не будь тебя, по правде говоря, Мои б стихи над степью лишь звучали. С казахского нелегок перевод… Но
верит гордость языку-батыру! С казахского нелегок перевод… Но есть и нам о чем поведать миру! Плоды раздумий — дети всех живых. И я стихи, исполненные света, С других — перевожу на свой язык, На мой, казахский, на язык поэтов. ГОЛОС ВО МНЕ
Я, друзья, на досуге и в честной работе, Как влюбленный, счастливых часов не таю: Все мне кажется, я не из клеточек плоти, А из клеточек долга теперь состою. Я в долгу перед Евой, Адамом, планетой, Перед плеском воды и дыханьем огня. Перед высью и глубью, зимою и летом, Перед соком эпохи, вспоившим меня. Я в долгу перед солнцем, цветами и небом, Перед полднем и ночью, зовущей ко сну. Долг кумысу, и соли, и черному хлебу — Как, друзья, и когда этот долг я верну? Все, что светлого есть у меня и со мною, Я другим отдаю и судьбу не корю. Но какою же будет оплачен ценою Долг народа и долг моему Октябрю! Новый миг начинается в новой заботе, Предвещая и правду, и долг, и борьбу. Если скажет мне время: «С тобой мы в расчете!» — Я верну ему жизнь, обрывая судьбу. День за днем убывают года постепенно. Увядая, отходят цветы в забытье. И звучит во мне, Кровь разгоняя по венам, Голос долга, как гулкое сердце мое. СТИХ
Ты не у горной ли реки Берешь характер одичало? Твои глаза — что огоньки, Во тьме горящие ночами. В себе и молнию сведя, И гром над нашей стороною, Ты — плодородие дождя, К земле спешащего весною. Таишь ты в тихие часы Сердец разбуженных волненье И шелка девичьей косы Тревожное прикосновенье. Ты счастьем проникаешь в грудь. Как смерть, слепишь слезой горячей. Но чтоб зарнице полыхнуть, Должны столкнуться туча с тучей. Печали, радости, тоска Должны излиться откровеньем, Чтоб стихотворная строка Вдруг забурлила вдохновеньем. Ты в сложном мире — как боец, Возвышенность дарящий веку. Не от горящих ли сердец Огонь достался человеку?… * * *
Хоть прошла моя оспа, все жаждет спина, Чтоб ее почесала девчонка одна… Из шуточной песни Колдунья ты моя, Мой врач и сладость меда, И воздух мой, И яд, разящий наповал!.. Рыдать или шутить я должен в эти годы, С успехом одолев опасный перевал? * * *
Чтоб сон не отпугнуть холодною рукой, Я шелковым платком нарушил твой покой… Из народной песни Все юные сердца в одном порыве слиты, Тая в себе и страсть, И чувств орлиный взлет. Где благородство душ, Там рыцарю-джигиту Красавица и жизнь, как сердце, отдает. * * *
Забудешь ли меня когда-нибудь? Тогда, мой друг, и бога позабудь!.. Из народной песни Верность клятве и руки, сплетенные туго, Для казахов священны. Недаром у нас Не хулили жених и невеста Друг друга, Даже если размолвка случалась подчас. Верность клятве и руки, сплетенные туго, Были святы. Не зря оскорбленье и страсть Лишь законами чести судили Друг друга, Почитая любовь, словно высшую власть. АЛЕКСЕЙ ПЫСИН{96}
(Род. в 1920 г.)
С белорусского
В НАСТУПЛЕНИИ
Передний край. Чужой. Пустынный, странный, Как полюс мерзлоты, как мерзлота. На серый снег легли меридианы — Армейские прямые провода. А в них — фронтов неровное дыханье, Бессонные командные басы, Слова приказа, что на завтра станет Дыханьем ураганной полосы. Сегодня небу жарко… В наступленье Весна и мы — в колоннах штурмовых. На горизонте вздыбленные тени Убийц вчерашних — мертвых и живых… Звенели птицы где-то на опушке, Чуть зеленел оттаявший курган, И наш связист с наполненной катушки Наращивал земной меридиан. ИВАН-ЧАЙ
Манит незнакомая дорога, И себе ты скажешь: примечай. А когда дорог на свете много, Друг мой иван-чай? Я своих смоленских не забуду — Снег и слякоть, мокрое жнивье. Трижды брали мы деревню Буду, Трижды умирали за нее. А под Будой — братские курганы, А под Будой многие легли Алексеи, Викторы, Иваны — В глину, на сырую грудь земли. Поднялись травой и горицветом — То ли в сказке, то ли наяву? Вот Иван стоит по-над кюветом, Головой кивает мне: «Живу! Не дивись, мои услышав стоны: Восемь ран — я кровью весь истек… Скоро осень. Каркают вороны. Желтый возле ног лежит листок. Угощу, коль хочешь, нашим чаем, Я ж теперь навеки водохлеб». Нет, Иван, мы с чаем заскучаем, Закурить сейчас — вот хорошо б! Мы цигарку скрутим по-былому, Пустим сизый дым на провода. Первая затяжка мне, живому, — Столько в сердце горечи — беда. Цвет багровый — смелость, правота.
Поделиться с друзьями: