Советская поэзия. Том второй

‹1974›

* * *

Я немало тайн природы знаю: Как родится туча грозовая, Как зерно, набухнув, прорастает, Как металл к металлу прирастает… Отчего синице не поется За морем — не скрыто от меня, Отчего влюбленным удается Видеть звезды среди бела дня… И поэтому с природой вместе Плачу я и вместе с ней смеюсь… Тайнами — по совести и чести — Я делюсь со всеми, не таюсь… Но особой тайною отмечен Человек… Я знаю, отчего Род людской непреходящ и вечен, В чем секрет бессмертия его, И делюсь той тайной в тишине Лишь с одной. И лишь наедине.

‹1974›

МИХАИЛ КИЛЬЧИЧАКОВ {81}

(Род. в 1919 г.)

С хакасского

БАЛЛАДА О БРЕВНАХ

1 В тайге живут деревья ста пород, И ста характеров здесь люди проживают. А бурелом охотника встречает Такой, что даже лошадь не пройдет. Народам, племенам здесь счету нет, Их различают лишь язык да кожи цвет. Но чистота и цвет один у крови, Завидно всем сибирское здоровье. Вот перевала стройные стволы. Здесь кедр лежит упавшим обелиском. Упал он, даже каплею смолы Своих соседей-кедров не забрызгав. И молодая поросль так стремится Увидеть солнце на спине бревна, И, с черноглазою черемухой равна, Стоит березка рядом, белолица. Здесь папоротник без границ, Как некая зеленая блокада, И скопища разнообразных птиц В нем выводить птенцов счастливо рады. На месте том, где кедр могучий пал, Встал молодняк разноплеменный — Кедр молодости место уступал, Хоть был силен он необыкновенно. Потомок мой придет за мною вслед, Народа ввек не оскорбит другого… О ты, мое взволнованное слово, Могучим будь, как тот таежный кедр! 2 Гора нависла каменным ребром, И над прозрачным горным ручейком Тропинка узкая, что здесь жила-была, Погибла жертвой старого ствола. Копытным не пройти, не пересечь Здесь царствующей грязной, топкой глины — Упало дерево, как ржавый старый меч, И весь ручей отравлен ржавой тиной. Влача существование свое, Без пользы жило дерево, и ныне Сто тысяч гадов обрели жилье В его прогнившей сердцевине. На нем зеленой плесени наряд, Поганка за поганкой нарастали, Рога сохатого из-под земли торчат, Их время и дожди отшлифовали. И кажется, что солнце не взойдет, Не осветит места глухие эти… Давным-давно, уже который год, Клок шерсти на суку колышет ветер. И, обойдя тот ствол издалека, Тропинка малая уходит в гору, И даже помутневшая река Изменит русло скоро. Все зло в бревне на жизненном пути, Знакомо каждому оно, пожалуй. Я так хочу всю жизнь свою пройти, Чтоб на него не походить нимало. Любовь моя, мое стремленье к людям, Давай с тобой тропинкой к счастью будем! 3 У подножья белого Тасхыла Многоцветный мир тайга укрыла. Все в объятьях знойной тишины, Только птицы изредка слышны. Босоногий кедр повздорил с елью. — Кто выше? — он затеял спор, А смородины кусты успели Первыми взбежать на косогор. Одному лишь дереву в долине Никогда не в радость солнца свет: На корню иссохшая лесина Трет его и точит много лет. Оттого горбатая, кривая У него спина давным-давно, Потому, смолою истекая, Сверстникам завидует оно. А с Тасхыла ветры налетят, Весело деревья зашумят, И умоет майская гроза Черные смородины глаза. Дерево, поникшее от груза, Стонет, не находит утешенья: «Ты не будь мне вечною обузой, Жизнь моя, беда моя с рожденья!» 4 Как замороженная туша, Что топором расколота была, Над бурною рекою, камни руша, Скала высоко гребни подняла. То красные, то сизо-голубые, Как радуга, горят ее бока, Кипя айраном, мчась в края глухие, Бурлит неугомонная река. Она летит, она несется в пене… Таких отважных не было и нет, Чтоб реку переплыли! Но спасеньем, Мостом сосна служила много лет. Когда она погибла? Вам и мне Никто не сможет толком рассказать. Как на рогах быка, на том бревне Не держится ни снег и ни роса. Какая б сила вас ни догоняла, Вас дерево упавшее спасет — Оно, как мост уставшему маралу, На помощь обязательно придет. И пусть мой стих спасенья путь укажет, Пусть он стволом над бурной речкой ляжет, Пусть по глухим местам непроходимым Уляжется мостом неколебимым!

МИХАИЛ КУЛЬЧИЦКИЙ {82}

(1919–1943)

* * *

Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю Котовского разум, Который за час перед казнью Тело свое граненое Японской гимнастикой мучил. Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю мальчишек смелых, Которые в чужом городе Пишут поэмы под утро, Запивая водой ломозубой, Закусывая синим дымом. Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю солдат революции, Мечтающих над строфою, Распиливающих деревья, Падающих на пулемет!

‹Октябрь 1939 г.›

* * *

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом Вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: лейтенант Звучит «налейте нам», И, зная топографию, Он топает по гравию. Война ж совсем не фейерверк, А просто — трудная работа, Когда — черна от пота — вверх Скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте До мозга костей промерзших ног Наворачивается на чоботы Весом хлеба в месячный паек. На бойцах и пуговицы вроде Чешуи тяжелых орденов. Не до ордена. Была бы Родина С ежедневными Бородино.

‹26 декабря 1942 г. Хлебниково — Москва›

НИКОЛАЙ МАЙОРОВ {83}

(1919–1942)

АВГУСТ

Я полюбил весомые слова, Просторный август, бабочку на раме И сон в саду, где падает трава К моим ногам неровными рядами. Лежать в траве, желтеющей у вишен, У низких яблонь, где-то у воды, Смотреть в листву прозрачную И слышать, Как рядом глухо падают плоды. Не потому ль, что тени не хватало, Казалось мне, Вселенная мала? Движения замедленны и вялы, Во рту иссохло. Губы как зола. Куда девать сгорающее тело? Ближайший омут светел и глубок. Пока трава на солнце не сгорела, Войти в него всем телом до предела И ощутить подошвами песок! И в первый раз почувствовать так близко Прохладное спасительное дно. Вот так, храня стремление одно, Вползают в землю щупальцами корни, Питая щедро алчные плоды, — А жизнь идет, — все глубже и упорней Стремление пробиться до воды, До тех границ соседнего оврага, Где в изобилье, с запахами вин, Как древний сок, живительная влага Ключами бьет из почвенных глубин. Полдневный зной под яблонями тает, На сизых листьях теплой лебеды. И слышу я, как мир произрастает Из первозданной матери — воды.

‹1939›

ТВОРЧЕСТВО

Есть жажда творчества, Уменье созидать, На камень камень класть, Вести леса строений. Не спать ночей, по суткам голодать, Вставать до звезд и падать на колени. Остаться нищим и глухим навек, Идти с собой, с своей эпохой вровень И воду пить из тех целебных рек, К которым прикоснулся сам Бетховен. Брать в руки гипс, склоняться на подрамник, Весь мир вместить в дыхание одно, Одним мазком весь этот лес и камни Живыми положить на полотно. Не дописав, Оставить кисти сыну, Так передать цвета своей земли, Чтоб век спустя всё так же мяли глину И лучшего придумать не смогли.

‹1939›

МЫ

Это время

трудновато для пера.

В. Маяковский

Есть в голосе моем звучание металла, Я в жизнь вошел тяжелым и прямым. Не все умрет. Не все войдет в каталог. Но только пусть под именем моим Потомок различит в архивном хламе Кусок горячей, верной нам земли, Где мы прошли с обугленными ртами И мужество, как знамя, пронесли. Мы жгли костры и вспять пускали реки. Нам не хватало неба и воды. Упрямой жизни в каждом человеке Железом обозначены следы — Так в нас запали прошлого приметы. А как любили мы — спросите жен! Пройдут века, и вам солгут портреты, Где нашей жизни ход изображен. Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах прочитаете, как миф, О людях, что ушли недолюбив, Не докурив последней папиросы. Когда б не бой, не вечные исканья Крутых путей к последней высоте, Мы б сохранились в бронзовых ваяньях, В столбцах газет, в набросках на холсте. Но время шло. Меняли реки русла. И жили мы, не тратя лишних слов, Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных Да в серой прозе наших дневников. Мы брали пламя голыми руками. Грудь раскрывали ветру. Из ковша Тянули воду полными глотками И в женщину влюблялись не спеша. И шли вперед, и падали, и, еле В обмотках грубых ноги волоча, Мы видели, как женщины глядели На нашего шального трубача. А тот трубил, мир ни во что не ставя (Ремень сползал с покатого плеча), Он тоже дома женщину оставил, Не оглянувшись даже сгоряча. Был камень тверд, уступы каменисты, Почти со всех сторон окружены, Глядели вверх — и небо стало чисто, Как светлый лоб оставленной жены. Так я пишу. Пусть неточны слова, И слог тяжел, и выраженья грубы! О нас прошла всесветная молва. Нам жажда зноем выпрямила губы. Мир, как окно, для воздуха распахнут, Он нами пройден, пройден до конца, И хорошо, что руки наши пахнут Угрюмой песней верного свинца. И как бы ни давили память годы, Нас не забудут потому вовек, Что, всей планете делая погоду, Мы в плоть одели слово «Человек»!

‹1940›

* * *

Нам не дано спокойно сгнить в могиле — Лежать навытяжку, — и, приоткрыв гробы, Мы слышим гром предутренней пальбы, Призыв охрипшей полковой трубы С больших дорог, которыми ходили. Мы все уставы знаем наизусть. Что гибель нам? Мы даже смерти выше, В могилах мы построились в отряд И ждем приказа нового. И пусть Не думают, что мертвые не слышат, Когда о них потомки говорят.

ЭДУАРДАС МЕЖЕЛАЙТИС {84}

(Род. в 1919 г.)

С литовского

ЧЕЛОВЕК

В шар земной упираясь ногами, Солнца шар я держу на руках. Так стою, меж двумя шарами — Солнечным и земным. Недра мозга, пласты мозга Глубоки, словно рудные недра. Я из них вырубаю, как уголь, Выплавляю из них, как железо, Корабли, бороздящие море, Поезда, обвившие сушу, Продолжение птиц — самолеты И развитие молний — ракеты. Это все я добыл из круглой, Словно шар земной, головы. Голова моя — шар солнца, Излучающий свет и счастье, Оживляющий все земное, Заселяющий землю людьми. Что земля без меня? Неживой, Сплюснутый и морщинистый шар Заблудился в бескрайних просторах И в луне, словно в зеркале, видел, Как он мертв И как некрасив. Я был создан землею — с тоски. А в минуту печали земля Подарила мне шар головы, Так похожий на землю и солнце. Подчинилась земля мне, и я Одарил ее красотой. Земля сотворила меня, Я же землю пересотворил — Повой, лучшей, прекрасной, — такой Никогда она не была! В шар земной упираясь ногами, Солнца шар я держу на руках. Я — как мост меж землею и солнцем, И по мне Солнце сходит на землю, А земля поднимается к солнцу. Обращаются вкруг меня Ярко-пестрою каруселью Все творения, произведения, Изваяния рук моих: Города вкруг меня кружатся, И громады домов, И асфальт площадей, И мосты, что полны машин и людей. Самолеты и лайнеры — вкруг меня, Трактора и станки — вкруг меня, И ракеты вращаются вкруг меня… Так стою: Прекрасный, мудрый, твердый, Мускулистый, плечистый. От земли вырастаю до самого солнца И бросаю на землю Улыбки солнца. На восток, на запад, На север, на юг. Так стою: Я, человек, Я, коммунист.

МЫСЛИ

Мои мысли, словно птицы, поднялись, С каждым днем быстрее их движенье, Звездную преодолели высь И земное победили притяженье. Мы отвергли царства тьмы приход, В нем поэзия давно заглохла б наша! Мы обогатили небосвод Звездами кремлевских башен. Я смотрю на наших звезд огни, Это мы отправили в полет их, Не на землю падают они, Ярче разгораются в высотах. Не обгонит время мысль мою, Всадника такого нет на свете! Вот я победителем стою У подножия тысячелетий. Мысль моя Преодолела горы, Вырвалась В бескрайние просторы. Мои мысли раз и навсегда Между звезд высоких гнезда свили, Но грустят, бывает, иногда И в тоске заламывают крылья. На земле далекой все сродни, Бесконечно дорог день вчерашний! Тихо опускаются они, Чтоб идти за трактором по пашне. Вот они над заводским двором, Вот они летят над каждой кровлей И садятся на руки потом Той, что я зову своей любовью. По траве густой они идут, Клювики в речушке умывают, Ягодки пунцовые клюют И в стихотворенье собирают. Отдыхают ночью меж ветвей, Чтобы утром к звездам устремиться, Снятся сны им на земле своей, Отдыхают мои мысли-птицы… Утром — снова в путь далеких странствий! И соединяется вдали Притяженье звездного пространства С древним притяжением земли.

РАСПУТЬЕ

Талый лед засветился по-мартовски матово, но еще я могу поскользнуться на льду… Ты любишь меня. И в стихах, как Ахматова, пишешь грустные письма себе на беду. Глаза твои не тосковать не могут — два блуждающих, два болотных огня… Ты меня не люби — только щеки намокнут, будешь плакать из-за меня. Когда-то под липами, на улице, с проклятьем скрестился мой путь. И осталось мне только сумрачно хмуриться. И ты обо мне позабудь. Ты меня не люби ни сегодня, ни завтра. Не люби, не люби, затверди одно! Хуже будет, когда потом внезапно разочаруешься все равно… Не хочу, чтобы жизнь моя послужила ни женщине, ни просто жизни. Только поэзия раскроет мои жилы или кровь, которая клокочет в жилах. Ты вернись в свой полдень с терпкостью сосен, с крепким запахом табака и кофе. А я уйду в свою осень, к березе, что силы на весну копит… Но, может, я все же поскользнусь на льду и светлым из черных ночей приду… «Я буду любить тебя, как Ахматова…» «Не люби…» «Поцелуешь?» «Ах, ты!..»