Советская поэзия. Том второй
Шрифт:
РАСУЛ ГАМЗАТОВ{123}
(Род. в 1923 г.)
С аварского
* * *
Изрек пророк: — Нет бога, кроме бога! — Я говорю: — Нет мамы, кроме мамы!.. — Никто меня не встретит у порога, Где сходятся тропинки, словно шрамы. Вхожу и вижу четки, на которых Она в разлуке, сидя одиноко, Считала ночи, черные, как порох, И белы дни, летящие с востока. Кто разожжет теперь огонь в камине, Чтобы зимой согрелся я с дороги? Кто мне, любя, грехи отпустит ныне И за меня помолится в тревоге? Я в руки взял Коран, тисненный строго, Пред ним склонялись грозные имамы. Он говорит: — Нет бога, кроме бога! — Я говорю: — Нет мамы, кроме мамы! * * *
— Скажи, каким огнем был рад Гореть ты в молодости, брат? — Любовью к женщине! — Каким, не избежав потерь, Горишь огнем ты и теперь? — Любовью к женщине! — Каким, ответь, желаешь впредь Огнем
ЕСЛИ В МИРЕ ТЫСЯЧА МУЖЧИН…
Если в мире тысяча мужчин Снарядить к тебе готова сватов, Знай, что в этой тысяче мужчин Нахожусь и я — Расул Гамзатов. Если пленены тобой давно Сто мужчин, чья кровь несется с гулом, Разглядеть меж них не мудрено Горца, нареченного Расулом. Если десять влюблены в тебя Истинных мужей — огня не спрятав, Среди них, ликуя и скорбя, Нахожусь и я — Расул Гамзатов. Если без ума всего один От тебя, не склонная к посулам, Знай, что это с облачных вершин Горец, именуемый Расулом. Если не влюблен в тебя никто И грустней ты сумрачных закатов, Значит, на базальтовом плато Погребен в горах Расул Гамзатов. ПЕСНЯ ПРО СОКОЛА С БУБЕНЦАМИ
Было небо черно от лохматых овчин, Все клубились они в беспорядке. И сидел вдалеке от родимых вершин Красный сокол на белой перчатке. Бубенцами его одарили ловцы И кольцом с ободком золоченым. Поднимал он крыла, и опять бубенцы Заливались серебряным звоном. На перчатке сидел и не ведал забот, И кормили его, как ручного. Только снился ему в черных тучах полет И скала у потока речного. Он домой полетел, бубенцами звеня, Красный сокол, рожденный для схватки, И товарищам крикнул: — Простите меня, Что сидел я на белой перчатке! Отвечали они там, где катится гром И клубятся туманы на склонах: — Нет у нас бубенцов, что звенят серебром, Нет колечек у нас золоченых. Мы вольны, и у нас бубенцы не в чести, И другие мы ценим повадки. Ты не свой, ты чужой, ты обратно лети И сиди там на белой перчатке. ГОЛОВА ХАДЖИ-МУРАТА
Отрубленную вижу голову И боевые слышу гулы, А кровь течет по камню голому Через немирные аулы. И сабли, что о скалы точены, Взлетают, видевшие виды. И скачут вдоль крутой обочины Кавказу верные мюриды. Спросил я голову кровавую: — Ты чья была, скажи на милость? И как, увенчанная славою, В чужих руках ты очутилась? И слышу вдруг: — Скрывать мне нечего, Я голова Хаджи-Мурата, И потому скатилась с плеч его, Что заблудилась я когда-то. Дорогу избрала не лучшую, Виной всему мой нрав тщеславный… — Смотрю на голову заблудшую, Что в схватке срублена неравной. Тропинками, сквозь даль простертыми, В горах рожденные мужчины, Должны живыми или мертвыми Мы возвращаться на вершины. * * *
Аркадию Райкину
…И на дыбы скакун не поднимался, Не грыз от нетерпения удил. Он только белозубо улыбался И голову тяжелую клонил. Почти земли его касалась грива, Гнедая, походила на огонь. Вначале мне подумалось: «Вот диво, Как человек, смеется этот конь». Подобное кого не озадачит, Решил взглянуть поближе на коня. И вижу: не смеется конь, а плачет, По-человечьи голову клоня. Глаза продолговаты, словно листья, И две слезы туманятся внутри… Когда смеюсь, ты, милый мой, приблизься И повнимательнее посмотри.* * *
С годами изменяемся немало. Вот на меня три женщины глядят. — Ты лучше был, — одна из них сказала. Я с ней встречался десять лет назад. Касаясь гор заснеженного края, Вдали пылает огненный закат. — Ты все такой же, — говорит вторая, Забытая пять лет тому назад. А третья, рук не размыкая милых, Мне жарко шепчет, трепета полна: — Ты хуже был… Скажи, что не любил их… — Каким я был, не ведает она. ЖУРАВЛИ
Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей, Не в землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей. Они до сей поры с времен тех дальних Летят и подают нам голоса. Не потому ль так часто и печально Мы замолкаем, глядя в небеса? Сегодня, предвечернею порою Я вижу, как в тумане журавли Летят своим определенным строем, Как по земле людьми они брели. Они летят, свершают путь свой длинный И выкликают чьи-то имена. Не потому ли с кличем журавлиным От века речь аварская сходна? Летит, летит по небу клич усталый — Мои друзья былые и родня. И в их строю есть промежуток малый — Быть может, это место для меня! Настанет день, и с журавлиной стаей Я полечу в такой же сизой мгле, Из-под небес по-птичьи окликая Всех вас, кого оставил на земле. БЕРЕГИТЕ ДРУЗЕЙ
Знай, мой друг, вражде и дружбе цену И судом поспешным не греши. Гнев на друга, может быть, мгновенный, Изливать покуда не спеши. Может, друг твой сам поторопился И тебя обидел невзначай. Провинился друг и повинился — Ты ему греха не поминай. Люди, мы стареем и ветшаем, И
с теченьем наших лет и дней Легче мы своих друзей теряем, Обретаем их куда трудней. Если верный конь, поранив ногу, Вдруг споткнулся, а потом опять, Не вини его — вини дорогу И коня не торопись менять. Люди, я прошу вас, ради бога, Не стесняйтесь доброты своей. На земле друзей не так уж много: Опасайтесь потерять друзей. Я иных придерживался правил, В слабости усматривая зло. Скольких в жизни я друзей оставил, Сколько от меня друзей ушло. После было всякого немало. И, бывало, на путях крутых Как я каялся, как не хватало Мне друзей потерянных моих! И теперь я всех вас видеть жажду, Некогда любившие меня, Мною не прощенные однажды Или не простившие меня. ВОСЬМИСТИШИЯ
* В старину писали не спеша Деды на кинжалах и кинжалами То, что с помощью карандаша Тщусь я выразить словами вялыми. Деды на взлохмаченных конях В бой скакали, распрощавшись с милыми, И писали кровью на камнях То, что тщусь я написать чернилами. * Утро и вечер, солнце и мрак — Белый рыбак, черный рыбак. В мире как в море; и кажется мне: Мы, словно рыбы, плывем в глубине. В мире как в море: не спят рыбаки, Сети готовят и ладят крючки. В сети ли ночи, на удочку дня Скоро ли время поймает меня? * «Радость, помедли, куда ты летишь?» «В сердце, которое любит!» «Юность, куда ты вернуться спешишь?» «В сердце, которое любит!» «Сила и смелость, куда вы, куда?» «В сердце, которое любит!» «А вы-то куда, печаль да беда?» «В сердце, которое любит!» * Люди, мы утром встаем и смеемся. Разве мы знаем, что день нам несет? День настает, мы клянем и клянемся; Смотришь, и вечер уже у ворот. Наши сокровища — силу и смелость — День отнимает у нас, уходя… И остается спокойная зрелость — Бурка, надетая после дождя. * Даже те, кому осталось, может, Пять минут глядеть на белый свет, Суетятся, лезут вон из кожи, Словно жить еще им сотни лет. А вдали в молчанье стовековом Горы, глядя на шумливый люд, Замерли, печальны и суровы, Словно жить всего им пять минут. * Мои стихи не я вынашивал, Бывало всякое, не скрою: Порою трус пером их сглаживал, Герой чеканил их порою. Влюбленный их писал возвышенно И лжец кропал, наполнив ложью, А я мечтал о строках, писанных, Как говорят, рукою божьей. * Есть три заветных песни у людей, И в них людское горе и веселье. Одна из песен всех других светлей — Ее слагает мать над колыбелью. Вторая — тоже песня матерей. Рукою гладя щеки ледяные, Ее поют над гробом сыновей… А третья песня — песни остальные. * Когда пороком кто-то наделен, Мы судим, и кричим, и негодуем, Мы пережитком дедовских времен Все худшие пороки именуем. Тот карьерист, а этот клеветник, Людей клянущий в анонимках злобных. Но деды здесь при чем? Ведь наш язык В те времена и слов не знал подобных! * На сабле Шамиля горели Слова, и я запомнил с детства их: «Тот не храбрец, кто в бранном деле Думает о последствиях!» Поэт, пусть знаки слов чеканных Живут, с пером твоим соседствуя: «Тот не храбрец, кто в деле бранном Думает о последствиях!» * Ученый муж качает головой, Поэт грустит, писатель сожалеет, Что Каспий от черты береговой С годами отступает и мелеет. Мне кажется порой, что это чушь, Что старый Каспий обмелеть не может. Процесс мельчанья человечьих душ Меня гораздо более тревожит. * Вершина далекая кажется близкою. С подножья посмотришь — рукою подать, Но снегом глубоким, тропой каменистою Идешь и идешь, а конца не видать. И наша работа нехитрою кажется, А станешь над словом сидеть-ворожить, Не свяжется строчка, и легче окажется Взойти на вершину, чем песню сложить. * Мне случалось видеть иногда: Златокузнецы — мои соседи — С помощью казаба без труда Отличали золото от меди. Мой читатель — ценностей знаток, Мне без твоего казаба тяжко Распознать в хитросплетенье строк, Где под видом золота — медяшка. НИКОЛАЙ ДОРИЗО{124}
(Род. в 1923 г.)
ГДЕ РОДИЛСЯ РУСТАВЕЛИ
Бесо Жгенти
В небе древнего Рустави Звезды женственно блистали. — Здесь родился Руставели! — Нам сказали старики. В честь его отцы нам дали Рог по кругу «Цинандали». Здесь родился Руставели, Сделал первые шаги! А потом в садах Кварели, Где рассвета акварели: — Здесь родился Руставели, — Встречный горец нам сказал. Он сказал так убежденно, Одержимо и влюбленно: — Здесь родился Руставели! — Что я спорить с ним не стал. А в селениях Месхети Нам сказали даже дети: — Здесь родился Руставели. — Всюду слышим весть одну, Широка она, раздольна. И подумал я невольно: «Нет! Родился Руставели На моем родном Дону!» Ты не спорь со мною, Жгенти, Может, где-нибудь в Ташкенте: — Здесь родился Руставели! — Кто-то скажет про него. Ну, а все же, в самом деле, Где ж родился Руставели? Там родился Руставели, Где мы так хотим того!Поделиться с друзьями: