Советская поэзия. Том второй
Шрифт:
УЛИЧНЫЕ ЧАСЫ
Утра первые отголоски. Часом кажется каждый миг. Под часами на перекрестке Я стою, не нуждаясь в них, Неподвижный, как столб в тумане, — О, как страшно я тороплюсь! Дверь аптеки. Рецепт в кармане. Отбивает секунды пульс. Утро в улицу входит хмуро. Выраженье его лица Горько. Горько, как та микстура Для отца, моего отца. Дверь аптеки откроют в восемь. Без пяти. Без двух. Без одной… В моих легких клокочет осень, задыхаясь, я мчусь домой! Переход, поворот, ограда, перекресток, часы — и вдруг — лик часов: «Не спеши. Не надо. Ни к чему торопиться, друг…» БАХТИЯР ВАГАБЗАДЕ{138}
(Род. в 1925 г.)
С
азербайджанского
* * *
Радуга жизни моей, семь прекрасных цветов, шелест ветвей, ароматы прекрасных цветов, солнечный полдень, прозрачное пенье воды, боль моя, горе, спасенье от лютой беды, смысл моей жизни, вершина земной красоты, мудрость моя и восторг мой, ответь мне, кто ты? Ты и услада, и горечь, и благо во вред; губ, воспаленных любовью, горячечный бред, и отрезвленье, и полная чаша вина, и надо мной распростершая крылья вина, ангел мой, ад мой, отчаянья, страхи, мечты, жизнь моя, вихрь побережий, ответь мне, кто ты? Враг мой и друг мой, соломинка, острый кинжал, словно, повиснув над бездной, я руки разжал и не пойму, то ли падаю, то ли парю, то ли беру беззастенчиво, то ли дарю, то ль облака, то ль могил надо мною кресты — вечный твой пленник, царица, — ответь мне, кто ты? Свет моих слов, размышлений запутанных тьма, чувства полет и тяжелых страстей кутерьма, освободитель мой или недремлющий страж, щедрый оазис в пустыне, коварный мираж, женщина, дух ли, явившийся из пустоты, чтобы навеки исчезнуть? Ответь мне, кто ты? ‹1961›
СЛАВОСЛОВИЕ НОЧИ
Слава ночи! Ночное небо сегодня подобно карте ночного неба. Оно так ясно, что невольно приходит в голову мысль о фиолетовом бархате с множеством аккуратных проколов, подсвеченном сильной лампой, — на удивленье всем посетителям Планетария, всем земным полуночникам. До чего — же хороша ночь! Ее прелесть одушевила даже мертвые камни: ущелье дышит, полон жизни профиль скалы на небесном фоне — горы не желают спать! Ночное небо смотрит — не наглядится на произведение собственного искусства — ночь на земле… Сколько глаз у ночного неба? Множество! И во все глаза оно глядит в тишину. А луна, самый зоркий глаз, наблюдает влюбленных… Слава ночи! Сегодня спать — преступленье! Ночь наполнила чашу тверди небесной — наполним чаши и мы! Выпьем за здравие ночи! Пусть к звонам звезд примешается наших бокалов звон. Как можно спать, в самом деле, в ночь такую, как эта, в ночь, когда даже камни глаз не в силах сомкнуть? Нет, мы не станем спать! Наша жизнь не так уж длинна, чтоб мы спали в ночь такую, как эта, меж тем как большую часть нашей жизни мы проводим во сне. А после всего, после жизни — о, нам предстоит тогда славно выспаться в течение тысячелетий, в вечности… Нет, мы не можем, мы не хотим позволить себе ночь такую, как эта, проспать! Сердце этого нам не простит! Право, это бы означало — лучшее в жизни проспать! Это означало бы — проспать жизнь! Давайте же слушаться сердца — полнее бокалы вином, золотым, как звезды, и черным, как ночь сама, — полнее бокалы, выше — и — слава ночи! ‹1967›
ГОРНЫЙ ПОТОК
Слышу твой шум в отдаленье, горный поток. Ты в своем вечном стремленье не одинок. К морю свой путь через сушу ты проложил. Ты в эту полночь мне душу разбередил… Шум твой ущельями гонит эхо в горах. Днем умирает твой голос в ста голосах. Из поднебесья ты послан миру долин. Жажду селенья и поля ты утолил. Может, вернуться ты хочешь в край ледников, где так привольно грохочешь средь облаков? Где очертания строги горных вершин? Нету обратно дороги, к морю спеши! Кровь моя ходит кругами, бьется в виске. Сердцем я под облаками в странной тоске: точно поток по каменьям — в небытие время несет поколенья, время мое… Что же, и малая капля в крохотный срок многое может! Не так ли, горный поток? ‹1967›
КОНСТАНТИН ВАНШЕНКИН{139}
(Род. в 1925 г.)
РАННИЙ ЧАС
Туманы тают. Сырость легкая, И, ежась, вздрагивает сад. Росинки падают неловкие. Заборы влажные блестят. Еще лежит на травах изморось, Не шелохнется речки гладь. И вся природа словно выспалась И только ленится вставать. ‹1954›
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЖИЗНЬ
М. Бернесу
Я люблю тебя, Жизнь, Что само по себе и не ново. Я люблю тебя, Жизнь, Я люблю тебя снова и снова. Вот уж окна зажглись, Я шагаю с работы устало. Я люблю тебя, Жизнь, И хочу, чтобы лучше ты стала. Мне немало дано: Ширь земли и равнина морская, Мне известна давно Бескорыстная дружба мужская. В звоне каждого дня Как я счастлив, что нет мне покоя! Есть любовь у меня, Жизнь, ты знаешь, что это такое. Как поют соловьи, Полумрак, поцелуй на рассвете. И вершина любви — Это чудо великое — дети! Вновь мы с ними пройдем Детство, юность, вокзалы, причалы. Будут внуки потом, Все опять повторится сначала. Ах, как годы летят, Мы грустим, седину замечая. Жизнь, ты помнишь солдат, Что погибли, тебя защищая? Так ликуй и вершись В трубных звуках весеннего гимна! Я люблю тебя, Жизнь, И надеюсь, что это взаимно!‹1956›
* * *
Я был суров, я все сгущал И в дни поры своей весенней Чужих ошибок не прощал И не терпел сторонних мнений. Как раздражался я порой, Как в нелюбви не знал покоя! Сказать по совести, со мной Еще случается такое. Но, сохраняя с прошлым связь, Теперь живу я много проще: К другим терпимей становясь, К себе — взыскательней и жестче. ‹1956›
* * *
Под взглядом многих скорбных глаз, Усталый, ветром опаленный, Я шел как будто напоказ По деревушке отдаленной. Я на плечах своих волок Противогаз, винтовку, скатку. При каждом шаге котелок Надсадно бился о лопатку. Я шел у мира на виду — Мир ждал в молчанье напряженном: Куда сверну? К кому зайду? Что сообщу солдатским женам? Пусть на рассвете я продрог, Ночуя где-нибудь в кювете, Что из того! Я был пророк, Который может все на свете. Я знал доподлинно почти, Кто цел еще, а с кем иное. И незнакомые в пути Уже здоровались со мною. А возле крайнего плетня, Где полевых дорог начал Од Там тоже, глядя на меня, В тревоге женщина стояла. К ней обратился на ходу По-деловому, торопливо: — Так на Егоркино пройду? — Пройдете, — вздрогнула. — Счастливо. Поспешно поблагодарил, Пустился — сроки торопили… — Ну что? Ну что он говорил? — Ее сейчас же обступили. ‹1956›
* * *
Трус притворился храбрым на войне, Поскольку трусам спуску не давали. Он, бледный, в бой катился на броне, Он вяло балагурил на привале. Его всего крутило и трясло, Когда мы попадали под бомбежку. Но страх скрывал он тщательно и зло И своего добился понемножку. И так вошел он в роль, что наконец Стал храбрецом, почти уже природным. Неплохо бы, чтоб, скажем, и подлец Навечно притворился благородным. Скрывая подлость, день бы ото дня Такое же выказывал упорство. Во всем другом естественность ценя, Приветствую подобное притворство! ‹1961›
* * *
Гудок трикратно ухает вдали, Отрывистый, чудно касаясь слуха. Чем нас влекут речные корабли, В сырой ночи тревожа сердце глухо? Что нам река, ползущая в полях. Считающая сонно повороты, — Когда на океанских кораблях Мы познавали грозные широты! Но почему же в долгой тишине С глядящей в окна позднею звездою Так сладко мне и так тревожно мне При этом гулком звуке над водою? Чем нас влекут речные корабли? …Вот снова мы их голос услыхали. Вот как бы посреди самой земли Они плывут в назначенные дали. Плывут, степенно слушаясь руля, А вдоль бортов — ночной воды старанье, А в стороне — пустынные поля, Деревьев молчаливые собранья. Что нас к такой обычности влечет? Быть может, время, что проходит мимо? Иль, как в любви, здесь свой особый счет И это вообще необъяснимо? ‹1963›
* * *
Я спал на свежем клевере, в телеге, И ночью вдруг почувствовал во сне, Как будто я стремлюсь куда-то в беге, Но тяжесть наполняет ноги мне. Я, пробудившись резко и тревожно, Увидел рядом крупного коня, Который подошел и осторожно Выдергивал траву из-под меня. Над ним стояло звездное пыланье, Цветущие небесные сады — Так близко, что, наверно, при желанье Я мог бы дотянуться до звезды. Там шевелились яркие спирали. Там совершали спутники витки. А с добрых мягких губ его свисали Растрепанные мелкие цветки.
Поделиться с друзьями: