Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

376. Реквием Лермонтову

И я клянусь — на каждой кромке Вдали распластанных снегов, Как завещание потомкам, Дымится пролитая кровь. И Терек, выгнувшись, как шпага, В лучах сверкающей струей, Бряцает в тесноте оврага, Точа о камни лезвие. Метнув волну, он шлет наружу Каскады радужных теней И грозно бережет оружье, Как верный слепок этих дней, Еще волнующих не тем ли Предсмертным часом всё острей, Когда поэт, влюбленный в землю, Погиб, не расквитавшись с ней, Где дальним громом промелькнула Глухая пуля на лету, Как будто чокнулись аулы, Рассыпав эхо на версту. <1940> ^{376}

377. Абхазия

Если ты не видал рассвета, Отраженного горной рекой У извилистого парапета, Перевитого синевой; Если около звонкой Бзыби Ты опять просмотрел с высоты, Как блестят чешуею рыбьей Разноцветные брызги воды; Если вновь, проходя по ущелью, Ты забыл оглянуться назад И не видел скользкой форели, Проплывающей водопад, — То тогда, чтоб не даром лазить, Прикрывая рукою глаза, По петляющим тропам Абхазии, Улетающим в небеса, Не забудь на поляне открытой, У замшелой и древней стены, Покоряющей пляски джигита В однозвучной оправе зурны. И над берегом дымной Мшовни На досуге припомни потом Эти горы с надвинутым словно До бровей снеговым башлыком, Где какой-то особенный воздух, Сквозь который навесом густым Виноградными гроздьями звезды Созревают над пляжем ночным; Где преданьями жив каждый камень: Только тронь — и начнется рассказ, И над морем закатное пламя Провожает рыбачий баркас. <1940> ^{377}

378. Три сонета

1

Где б я ни жил, и где б мой ни был дом, Какое б небо не стучалось в ставни, Я б никогда не кончил счета с давним Из-за звезды перед моим окном. Я б думал вновь, что это всё во сне, Что отстоять тебя еще не поздно, Что ты жива и ты еще во мне, Как терпкий сок в налитых солнцем гроздьях. Я б вместо моря расплескал тебя, И вместо ветра — пил твое дыханье. Я б пенье птиц на ноты раздробя, Нашел в них отзвук твоего признанья, Из плеска волн я б вновь создал тебя. Но в этот миг тревожного желанья

2

Я настежь двери отворяю в ночь И слышу капель щелканье глухое И шум дождя, который превозмочь Не в силах даже трубный звук прибоя. Я так хочу, чтоб ты была со мной, Чтобы по крайней мере ты казалась У ног моих распластанной землей, Ночной волной, с которой ты смешалась. Я так хочу опять тебя найти, Сквозь плач пробившись, вылепить из ночи, Из горя моего, чтобы в груди Ты задыхалась цепкой вязью строчек, Стихами, где остались позади Одни мечты, и чтоб я мог воочью

3

Вновь обрести рассветный шум дорог, Глухих лесов чернеющие пятна, Где каждый с ветки сорванный листок Уже как будто просится обратно, Где нужно верить, что мой стол широк, Но сколько б я за ним не оставался — Течет вода сквозь стиснутые пальцы И на ладони не сдержать песок. Я б никогда не вспоминал о нем, Раз и на всегда покончив счеты с давним, Но все разно перед моим окном Дано везде сиять твоим лицом, Где б я ни жил, и где б мой ни был дом, Какое б небо ни стучалось в ставни. <1940> ^{378}

ВАДИМ СТРЕЛЬЧЕНКО

Вадим Константинович Стрельченко родился в 1912 году в Херсоне в семье служащего. Детство и юность поэта прошли в Одессе. Там он учился, работал слесарем на заводе, посещал рабкоровскую группу «Станок».

В 1929 году он опубликовал в одесском журнале «Шквал» свое первое стихотворение «В кузнице», затем печатался в журнале «Прибой» и в одесских газетах.

В 1934 году по рекомендации Э. Багрицкого стихи В. Стрельченко были напечатаны в журнале «Красная новь».

В 1936 году В. Стрельченко переехал в Москву. Печатался в центральных периодических изданиях. Одно время учился в Литературном институте, но скоро бросил его.

Первый сборник В. Стрельченко «Стихи товарища» вышел в 1937 году, а в 1941 — книга «Моя фотография».

Многие рукописи поэта погибли во время войны.

С самого начала Великой Отечественной войны В. Стрельченко, несмотря на плохое зрение, пошел добровольцем в народное ополчение, был командиром отделения. Погиб в январе 1942 году под Вязьмой.

379. Слово на пиру

О любви, о силе без печали, О геройстве — пела мне не мать. Что другие с молоком всосали, Мне пришлось уже зубами брать. Знаю наши улицы и верю! В каждом доме можно написать Кистью легкою над каждой дверью Саблю, зубчатое колесо, тетрадь. Мы показываемся над волнами! Мы в полях видны! Мы на ветру! Засыпая ввечеру бойцами, Мы встаем бойцами поутру. Рослые, Зерном, плодами сада, Флагом мы грозим своим врагам: Карлики! Им на деревья надо Влезть, чтоб видеть то, что видно нам! Мне за стол с врагами не садиться; Что мне хлеб у них? Что молоко? Пусть я голоден Я ем как птица: Только тут, Где двигаться легко. И на площади и пред собраньем, И в безлюдии степной травы, — Может быть, я жив одним сознаньем, Что вокруг меня живете вы. Пусть нарежут хлеба мне не скупо, Прораставшего в дожде, в пыли! Пусть в тарелку мне добавят супа, С овощами милой мне земли! Слышу трубы! На земле покатой — Ветрено, светло! Не повернуть. Как перед мечом, перед лопатой — Песня славы и далекий путь. И прошу, клянясь звездою в небе: Если изменю тебе, мой край, И приду к тебе, моля о хлебе, То ты хлеба мне не подавай! 1935 ^{379}

380. Смотрителю дома

Если постучится у ворот, От ветров и солнца темнокожий, С книжкою моих стихов прохожий, Спрашивая громко: «Тут живет Стрельченко, поэт, который всюду Славить будет землю и людей, На земле трудящихся, — Покуда Не земля — на нем, А он — на ней! И который, хоть писал годами, Обыскав карманы брюк своих, Вытащит не кошелек с деньгами — Только сильных две руки мужских! И не птичьим посвистом гордится — Яблоком, киркой в руках людей, Потому что больше пенья птицы Любит смех и голоса друзей, И затем лишь и живет на свете?» Увидав в моем окошке свет, Вы тому товарищу ответьте: «В этом доме есть такой поэт». 1936 ^{380}

381. Двери настежь

Отворила девушка окно, В целый мир распахнуто оно. Стекол между нами больше нет, Сквозь цветы и листья вижу я: Краснощекая сидит семья. В комнате гитара. Хохот, свет. Эти люди незнакомы мне, Но изображенья на стене: Моря, винограда, кузнецов — Говорят: «Здесь сильная семья. И ее судьба — судьба твоя, Самовар и для тебя готов». Что мешает мне пойти вперед? Как сверкает лестницы пролет! Почему бы в дверь не постучать? Что же стало на моем пути? Почему мне в двери не войти, — Сесть за стол и тоже хохотать, Будто мы знакомы с давних лет? Что с того, что я им не сосед! Я всегда молился на друзей, На сердца, на руки их, на рот. …Как сверкает лестницы пролет! Эй, хозяйка, открывай скорей! 1936 ^{381}

382. Моя фотография

На фотографии мужчина снят. Вокруг него растения торчат, Вокруг него разросся молочай — И больше ничего… Безлюдный край! И больше ничего, как будто он И вправду под капустою рожден… Я с удивлением гляжу на свой портрет: Черты похожи, а меня и нет! Со мной на фотографии моей Должны бы сняться тысячи людей, Людей, составивших мою семью. Пусть мать качает колыбель мою! Пускай доярки с молоком стоят, Которое я выпил год назад, — Оно белело чисто и светло, Оно когда-то жизнь мою спасло. Матрос огромный, с марлей на виске, Качающийся на грузовике В гробу открытом лунной ночью… Он Сошел на землю охранять мой сон, Акацию и школьную скамью И навсегда вошел в мою семью. А где-то сзади моего лица Найдется место и для подлеца, Чей прах в земле — и тот враждебен мне: Явись, Деникин, тенью на стене! Торговка Марья станет в уголке — Купоны, боны, кроны в кошельке, — Рука торговки тянется к плодам… Я враг скупцам, лжецам и торгашам! Со мною должен сняться и солдат, Мной встреченный семнадцать лет назад (Такое шло сиянье по волне, Что стыдно было плюнуть в воду мне.) Солдат французский в куртке голубой, Который дыню поделил со мной, Почуяв мальчика голодный взгляд… Шумело море… Где же ты, солдат? Забыв твои глаза, улыбку, рот, Я полюбил всей Франции народ. Так я пишу. И предо мной портрет, Ему уже конца и края нет: Явились, хохоча и говоря, Матросы, прачки, швеи, слесаря. Без вас меня не радует портрет, Как будто бы руки иль глаза нет. Учителя, любившие меня! Прохожие, дававшие огня! Со мною вы. Без вас, мои друзья. Что стоит фотография моя! 1936 ^{382}

383. Хозяйке моей квартиры

Смеюсь, хозяйка: даром ты в комнату мою Приходишь с самоваром. «Не нужно» — говорю. Ты милый сердцу глобус поставь-ка на столе, Чтоб я о всей огромной Не забывал земле, Чтоб Шар Большой являлся в веселье и нужде! (Так, видя искру в небе, Мы помним о звезде.) И мне замка не надо, не надобно ключей, — Нужна ли мне ограда От всех моих друзей! Ты вешаешь картину? Картин не нужно здесь, Но ветку молодую Акации повесь. Пилу, кирку и весла — расставишь по углам? …Два башмака носками Повернуты к дверям, Стакан воды сияет, И глобус на столе… И мне жилья иного Не нужно на земле! 1936 ^{383}