"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

Я задумался:

– Полагаю, что вплоть до сегодняшнего дня я придавал истории с самокатом совершенно другое значение. Десятки лет этот случай был для меня доказательством того, что мои отец и мать – правильные, порядочные родители.

– Ага. Вы можете объяснить это себе?

– Конечно. Само собой разумеется, что порядочные родители обращаются за подробностями к соседям, если их ребенок приходит домой с самокатом соседского мальчика. Естественно, порядочные родители указывают своему ребенку на то, что игрушки стоят дорого. Естественно, порядочная мать информирует порядочного отца, если непослушный ребенок что-то натворил. Естественно, порядочный отец оценивает ущерб и отвечает за это. Естественно, отец берет с собой ребенка, чтобы тот учился на своих ошибках. И естественно, пятилетнего ребенка нужно постепенно приучать к тому, чтобы он участвовал в возмещении причиненного ущерба. Понятия не имею, почему я так долго смотрел на все это под таким неправильным ракурсом.

Господин Брайтнер сделал глоток чая:

– Вы смотрели на это не под неправильным ракурсом. Наоборот. Это совершенно рациональный угол зрения, отвечающий простому принципу выживания. Каждый ребенок должен иметь возможность доверять своим родителям – от этого зависит само его существование. Поэтому почти каждый ребенок утверждает, что у него лучшие в мире родители. Притом что они всего лишь единственные родители, которые у него есть. Когда осознаешь это заблуждение, становится больно. Даже спустя десятки лет.

Такая мысль никогда раньше не приходила мне в голову. Это было и в самом деле больно.

– Как вы сегодня расцениваете поведение ваших родителей?

Я почувствовал, как во мне нарастает ярость:

– Родители попросту попирали ногами мои базовые душевные потребности. Потребность в близости? Мы не поможем тебе, – наоборот, мы тебя подставим! Потребность в свободе? Домашний арест! В радости? Мы продаем самокат.

Я физически ощутил, как из-за инцидента с самокатом душа моего внутреннего ребенка с льняными волосами была так исколота значками, что расцарапанные коленки по сравнению с этим были сущей ерундой. «Ты получил в подарок самокат? Вот тебе значок с изречением „Ты ведешь себя безответственно“. Соседи подтверждают твою историю? Вот тебе значок с изречением „Даже когда ты говоришь правду, нам приходится извиняться за тебя!“ Ты боишься Мотцмана? Мы тоже. Вот тебе значок с изречением „Наш страх важнее, чем твой“. И вот тебе для всего вместе большой значок с длинной иглой и красной, как самокат, надписью: „Твои желания не в счет!“»

Господин Брайтнер, преисполненный понимания, смотрел на меня и ждал, что я скажу дальше. Но я не мог говорить дальше, слова не шли, а только слезы подступали к глазам. Слезы, в которых отражался маленький пятилетний мальчик. Слезы, которые, однако, еще не осмеливались пролиться.

– И вы еще удивляетесь, что ваш внутренний ребенок не имеет базового доверия? При всех этих травмах? Меня удивляет только, что ваш внутренний ребенок не плачет и не впадает в ярость гораздо чаще.

Я наконец-то понял, чтo так глубоко ранило моего внутреннего ребенка. И я в первый раз безудержно разревелся вместе с ним. От этого мне стало неимоверно хорошо.

После этой сессии я смог легко применить теорию значка «Твои желания не в счет» ко всем своим проблемам. Не только к Нильсу. Клиенты, которые действовали мне на нервы, отморозки из парка, Катарина, лишившая меня любви, – все показывали мне своим поведением, что для них мои желания не важны. Что им абсолютно безразличен маленький светловолосый мальчуган с разодранными коленками, живущий во мне. Неудивительно, что мой внутренний ребенок снова и снова кричал от боли, и я снова и снова справлялся с его страданиями только благодаря осознанности. Эти убогие догматы родителей вплоть до сего дня формировали мое отношение к окружающим людям.

Я был бесконечно благодарен господину Брайтнеру за это болезненное осознание.

Даже убийство Драгана можно было свести к тому обстоятельству, что и ему мои желания были не важны. Но этого господин Брайтнер не мог мне подтвердить ввиду своей неосведомленности.

А что же Борис? Как можно было объяснить теорией догматов веры, что он был еще жив? У меня не было больше желания убивать. И по своему собственному желанию я не убил Бориса. Борис был еще жив, потому что я так хотел. Может быть, то, что я оставил Бориса в живых, было всего лишь протестом против моих родителей? Или в случае с Борисом речь шла вообще не о том, чтобы оставить его в живых? А гораздо больше о том, чтобы держать кого-то у себя?

В подвале моего дома обитало живое существо, о котором я мог заботиться. Как когда-то тот маленький мальчик о Тапси. У меня имелся, в самом широком смысле, некий предмет, который представлял для меня ценное имущество. Как когда-то самокат. Котенка и самокат я, тот маленький мальчик, вынужден был отдать. Бориса я, будучи взрослым, мог держать у себя. Потому что никто, кроме нас с Сашей, о нем не знал. До нынешней ночи. И кем бы ни был тот, кто сперва освободил, а потом усыпил Бориса, – этим он показал мне и моему внутреннему ребенку, что обладает такой же властью над Борисом, как когда-то родители над моим котенком и моим самокатом. И этот незнакомец имел кое-что общее с родителями: и ему, и им были абсолютно безразличны желания маленького мальчика в кожаных штанишках, которым я когда-то был и который все еще существовал во мне.

Распознать причину моих проблем – это было одно. Разработать на основании этого какую-то стратегию, чтобы исцелить моего внутреннего ребенка, – нечто совсем другое. И именно этим навыкам господин Брайтнер обучил меня на очередном тренинге.

Что и привело к роковым последствиям для того незнакомца.

16. Догматы веры

Догматы веры – это представления о мире, которые транслировали вам ваши родители. Как и все догматы, они могут быть травматичными. Как и все догматы, они могут быть переписаны. Вами.

Йошка Брайтнер. Внутренний желанный ребенок

Стоя в подвале перед спящим Борисом, мы с Сашей размышляли, что делать дальше. Дом был защищен. Никто не мог войти и выйти незамеченным. Об этом позаботились люди Вальтера. Конкретная опасность немедленной мести со стороны Бориса или его людей потеряла актуальность. Она отступала перед неясной угрозой, исходящей от незнакомца. По крайней мере, мы выиграли время. Которое я бы предпочел потратить на глубокое дыхание. Но не мог. Благодаря моей супруге.

Первым делом я должен был исполнить желание Катарины – присмотреть за Эмили, пока Катарина пойдет с кем-то там обедать. Чтобы у нее было время для себя – а не у меня для себя. Но по крайней мере, у меня будет Эмили.

По дороге к Катарине я смогу заодно купить новый замок для камеры Бориса. Пока сгодится и такая экстренная мера. Саша все равно будет часто заглядывать в подвал. Как только Борис очнется, кто-то должен быть при нем.

В двухкомнатных апартаментах Бориса мы расставили стол и стулья на свои места, заперли дверь камеры старым велосипедным замком и вместе пошли наверх.

На входе в детский сад нам встретился стекольщик, который, очевидно, собирался заменить разбитое стекло. В руке у него был конверт формата А5. Увидев нас, он подошел и спросил:

– Вы здесь живете?

– Мы управляем детским садом с разбитым окном. Прекрасно, что вы пришли, – ответил Саша.

– Ну тогда это письмо, наверно, вам.

Стекольщик протянул Саше конверт. Коричневый, старый, пухлый конверт формата А5. На лицевой стороне была наклейка с адресом и надпись, отпечатанная на машинке: «Жильцам дома». В правом верхнем углу наклеен обрывок иностранной почтовой марки, с левого края на ней можно было прочитать «eoс».

– Где вы его взяли? – спросил я.