Спасти СССР. Реализация

Брежнев мелко рассмеялся.

— Да… Да… Жалуются на тебя министры, Юр! Тянут-потянут, вытянуть не могут! Ну, да ладно, о них потом… Меня интересует «Объект-14». — На обрюзгшем лице Генерального проступила значительность.

— Работаем, Леонид Ильич, — браво ответил Андропов.

— Юр… — в голосе его визави не слышалась угроза, лишь предупреждение.

Юрий Владимирович скис.

— Успех есть, — дернул он губами в натужной улыбке, — но, если можно так выразиться, от противного. Сейчас мы точно знаем, к какому выводу о «Ленинградском феномене» пришли американцы.

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался Брежнев.

— На той стороне уверены, — приободрился председатель КГБ, — что «Объект» — никто иной, как сбежавший подопытный, мозг которого искусственно развивали в секретных лабораториях Военно-медицинской академии.

— Серьезно? — разочарованно протянул генсек.

— Да, Леонид Ильич, — Андропов неловко развел руками. — Это точная информация.

— Америка-анцы… — брюзгливо поморщился Брежнев. — И это всё, до чего они додумались?

— У них, как и у нас, сложилось мнение, что «Объект» — подросток, шестнадцати-семнадцати лет… Обычный юнец, скорее всего, школьник, и семья у него есть. Но пока неясно, ни им, ни нам, действует ли он самостоятельно или, что более вероятно, является лишь связным, а истинный организатор находится в тени. Скажем, отец. Это, можно сказать, факты. Остальное… пока это или домыслы, или недоказанные версии.

Ю Вэ замялся, и Леонид Ильич сощурился.

— Что-то еще, Юра?

— Даже не знаю… — медленно проговорил Андропов, поправляя очки. — Возможно, я ошибаюсь, но все же и чутья не лишен… В общем, не так давно мне позвонили. Помолчали в трубку, и отключились. Времени было совсем мало, чтобы определить номер. Удалось лишь узнать, что звонили из Ленинграда. И я почему-то думаю, что звонил он. «Объект».

— А вот это уже интересно, — Брежнев неторопливо, сложив руки за спиной, прошел к окну. — Вот что, Юра… Если так… Пускай ты даже не идентифицируешь его, но хоть словом перемолвишься. Ты вот что… Если вдруг состоится разговор, ты как-нибудь постарайся объяснить этому «связному», или кто он там, что несанкционированное занятие политикой, тем более — специальной деятельностью, да еще «в подробностях» — а он их целую кучу в письмах продемонстрировал! — вообще, весьма не приветствуется. Безотносительно к благим намерениям фигуранта! И уж, тем более, к механизмам, которые он использовал для… — Генсек сделал глубокий вдох, и отрезал: — Для совершенно инфантильного вмешательства в дела абсолютно вне личной компетенции и ответственного контроля! Я ясно выразился?

— Да, Леонид Ильич, — Андропов чувствовал себя неуютно. Возможно, именно поэтому и заюлил: — По правде говоря, я ранее… то ли из пристрастия к оперативным играм, то ли из-за нелюбви к жестким шагам с необратимыми последствиями, но способен был бы принять во внимание всякие, там, особые обстоятельства — и… скажем, не отправлять подростка в следственный изолятор… Тем более я был бы достаточно мягок в отношении ни в чем не повинных родных и близких «Объекта»! Но на текущий момент ситуация резко изменилась. — Поглядывая на согласно кивавшего Брежнева, он внутренне успокоился, и в голосе его окрепла уверенность. — Пока речь шла о явлении, направленном исключительно на защиту интересов СССР, идентификация «Объекта-14» не грозила трагедиями. Тем более, можно было достоверно утверждать, что информированность автора писем не связана с серьезными внутренними утечками или деятельностью противника. Но после разгрома заговорщиков из «Халька» — после прояснения сути этого разгрома! — подозрения заставляют меня работать с «Объектом-14» существенно жестче…

— Вот! — генсек вскинул мосластый палец. — Вот именно поэтому я и тереблю тебя, Юра! Задержать фигуранта просто необходимо! Задержать, а затем объяснить ему три важных обстоятельства! Во-первых, с «Хальком» он не прав в принципе. Это — «свои», пусть даже не вполне верно оценивающие политический момент и общую международную ситуацию. Гибель нескольких человек, преданных делу социализма и дружественно настроенных в отношении СССР — абсолютно непозволительна! Во-вторых, подобные действия впредь не допустимы вообще — любые сведения для лиц из-за рубежа, а тем более иностранных спецслужб, могут исходить исключительно от компетентных представителей СССР — они же каждый шаг рассчитывают в общении с оппонентом! А этот… Юра… — брежневский голос стих, но в нем лязгнули холодные металлические нотки: — Любыми способами, прямо или как-нибудь еще, но донеси до него эти… правила, требования, заповеди! И, в конце-то концов, пусть наш прыткий «Объект» сам выбирает между двумя вариантами своего грешного жития! — Он погрозил пальцем, чеканно формулируя: — Или вариант «А»: будет жить под контролем специалистов, врачей и педагогов, в закрытом учреждении на территории ЗАТО, или вариант «Б» — будет находиться под контролем, но в условиях добровольных самоограничений. То есть, мы предоставим «Объекту» относительную свободу, он даже сможет ездить по стране, а жить, работать и учиться — вне системы профильных ЗАТО. При этом, что неизбежно, ему надо будет соблюдать ряд несложных правил: сообщать о любых своих перемещениях по стране заранее; при случайных контактах с иностранцами или при каких-либо изменениях собственного состояния — составлять точный отчет; своевременно проходить назначенные обследования, в том числе специфические виды осмотров, например, у психологов, и не пытаться от них уклониться. — На губах Генерального заплясала демоническая улыбочка: — Ну, а если ему придет в голову нарушить режим, то дождется автоматического перехода к варианту «А»!

Тот же день, позже

Ленинград, проспект Газа

У входа в клуб Пашка вывесил наш вымпел с журавлем, и слабый ветер колыхал его — чудилось, что вышитая птица с усилием взмахивает крыльями, пытаясь взлететь.

Пальцами я коснулся вымпельной бахромы, и тут же отдернул руку — звонкие хиханьки да хаханьки за дверями живо набирали силу. Створка распахнулась, выпуская Ясю и Тому.

— Ах, что-то Дюша совсем забыл о нас… — пригорюнилась зеленоглазка, забывая скрыть лукавую улыбочку.

— Не замечает совсем, — грустно поддакнула Ясмина, покачивая головой, и лишь искорки веселинок можно было уловить в глубине ее глаз.

— Не любит, не поцелует… — горестно вздохнула Тамара в накате озорства, и тут же воспротивилась моему порыву: — Э, э! Да я так, просто, сказала! Не в клубе же…

Она церемонно поправила шапочку, подруга хихикнула, и вот уже обе заливаются по-детски необузданным смехом — без причины, да и зачем юным, здоровым, хорошеньким девчонкам искать повод для радости?

— Ви, товарищ Акчурина, нэправильно понимаете политику нашей партии, — проговорил я медленно и глуховато, будя великую тень, и по-приятельски обнял Ясю. — Говорят, с первого декабря начнется чемпионат СССР по шахматам?

— Говорят, — кивнула девушка, не пытаясь высвободиться.

— А я? — возмутилась Тома. — А меня?

Я и ее приобнял. И лишь теперь Ясмина убрала мою руку с талии.

— А еще говорят… — сказала она улыбчиво, подышала в рукавичку, грея пальцы, и подставила ладонь падавшей снежинке. — … Что четвертого декабря у меня день рожденья! Дюх, я тебе потом адрес напишу, а то заблудишься… Томка у нас была уже, а ты еще нет.

— И как впечатления? — я дружески пихнул подругу.

— О-о! — закатила Яся глазки. — Двухкомнатная! Отдельная! И ванная только наша, ничья больше!

За спиной послышалось ойканье — это Ирка спускалась по скользким ступеням, а Паштет ее спасал…

Удивительно, но сейчас, в эти тающие минуты покоя, когда вокруг вились незримые токи любви и дружбы, меня не тяготила недобрая память о цэрэушниках и чекистах, об игре и контригре. И даже намеченная мною «акция» не пугала.

Мы шли к метро, девчонки щебетали, а я украдкой высматривал наружное наблюдение. Понимал прекрасно, что виртуозов из «семерки» не засечь, и все равно тщился.

Пока юная кровь не взыграла, приправленная гормонами, и не загасила нудные очажки тревоги.

— Жаль, что так далеко, аж в Тбилиси, — болтала Ясмина, — а то бы съездила! Посмотреть вблизи, почувствовать, поболеть…

— А ты за кого? — спросила Тома, хотя битвы гроссмейстеров ее не интересовали совершенно.

— А я еще не решила! Полугаевский силен, и в хорошей форме. Но и Цешковский неплох… Не говоря уже про Таля!

— А Геллер? — вставил я.

— Ну, этот вообще… Тем более, он уже выходил как-то в чемпионы СССР. Посмотрим! Интересно же следить не за явным фаворитом, а как раз за тем, кто вроде бы слаб, кто не увешан медалями. Болеешь за него, переживаешь, и вдруг — па-пам-м! — этот аутсайдер обходит всех!

По дороге нам встретилась румяная тетка в распахнутом тулупе. Она топталась в валенках, бойко торгуя мороженым. Говорят, когда Черчилль увидал москвичей, с удовольствием лакомившихся эскимо в мороз, до него дошло, что советский народ непобедим.

Я разорился на три брикетика пломбира, и мы дружно лопали мерзлую сласть, шагая в ногу. Куснешь быстренько, чтобы зубы не ломило — язык немеет от холода, но пупырышки уже заливает восхитительной жижицей… Тускло блестит фольга обертки… Чуть заметный пар изо рта тает, как пломбир…