Спасти СССР. Реализация

Правда, и совесть подкидывала контраргумент — дескать, грузишь ты девушку опасными тайнами, следовательно, подставляешь. Как тебе не стыдно, как тебе не ай-я-яй…

Стыдно. Но краснел я не от смущения, а от восхитительного понимания — живет на свете человек, который готов разделить с тобой и горе, и радость, и любовь, и смерть.

«А ты сам? Готов? — ледком обожгла мысль. — Ставим не категоричную точку, а смутное многоточие…»

Пока мы дошли до «кают-компании», от пирога осталось всего два ломтика.

— Вкусня-ятина! — урчал Паштет, сыто жмурясь.

— Вот точно, проглот! — засмеялась Яся, щепетно беря кусочек с блюдца.

— Еще какой! — поддакнула Ира. — И куда только влезает!

— Душа полна-а! — замурлыкал Пашка, поглаживая живот.

— Ир, как же ты его прокормишь, — хихикнула Тома «Большая», — этого титана духа?

Родина зарделась от неловкости и уткнулась в чашку, а Паштет расплылся в улыбке:

— Кормильцем буду я!

— Да идите вы… — забурчала Ира. С поспешной гибкостью поднявшись, она стремительно вышла, а следом подхватились и остальные — расстроенная Тамара и сочувствующая Ясмина, огорченный Паштет и недоверчиво ухмыляющийся Сёма, воздыхающий Армен, встревоженная Тома…

Мы остались вдвоем — я и Марина.

«Вторая мизансцена?» — пришло мне на ум.

Судя по голосам, наплывавшим из коридора, парни дружно воспитывали Пашку, а девчонки уговаривали Ирку «не обижаться на дураков».

— И на дурочек! — самокритично прозвенела Афанасьева.

Успокоено кивнув, Пухначёва завертела колесико старой радиолы. В эфире засвистели, заулюлюкали, забормотали голоса, путая языки, пока на волне «Маяка» не доплыли новости.

— … Ни Пекин, ни Вашингтон пока не дают комментариев, но, как следует из официальных заявлений, представители КНР и США работают над соглашением о нормализации дипломатических отношений с первого января тысяча девятьсот семьдесят девятого года, — уверенным тоном излагала дикторша. В эфире зашелестели страницы. — По сообщениям из Рима, в Ватикане готовятся причислить к лику блаженных папу римского Павла VI, умершего шестого декабря…

Я замер, чуя, как бухает сердце.

— Вчера состоялись выборы понтифика, — спокойно вещала радиола. — Новым папой римским Назарием стал кардинал Джузеппе Сири. Надо сказать, что Сири должен был быть избран еще на конклаве шестьдесят третьего года, но тогда он неожиданно снял свою кандидатуру, уступив Святой Престол…

Отмерев, я задышал и торжественно подлил себе чаю.

«Ура! — билась ликующая мысль. — Сработало!»

Всё, не видать Бжезинскому «польского папы»! Клерикалы в Варшаве увянут без мощной поддержки из Рима, и мы еще посмотрим, что серп и молот животворящий наделает, превзойдя крест!

Марина подвернула ручку, и забубнила «Немецкая волна», перебиваемая «глушилками».

— Андрей, а ты слушаешь «голоса»? — спросила Пухначёва с интересом.

— Иногда, — брякнул я, и тут же извернулся, спасая репутацию комсорга школы: — Бывает полезно услышать одну и ту же информацию из разных источников, ведь каждая сторона о чем-то недоговаривает.

— Хм… Любопытно… — Девушка вздернула брови. — Я как-то не думала… в этом смысле. Да нет, я и сама слушаю «Голос Америки» или «Би-Би-Си», редко, но слушаю. Меня порой даже восхищает их вранье — они брешут искусно, даже талантливо! И ведущие кто? Там же не англичане сидят у микрофонов, а наши бывшие! Эмигранты, вроде Севы Новгородцева. И предателями, вроде, не назовешь, но… Противно как-то! А тебе? Нет, я их, конечно, понимаю, — заспешила она. — Умом! Тут дефицит, там — свобода… Но вот душа не принимает. А ты бы хотел… туда? На Запад?

Разомлевший от чая с пирогом, я не сразу насторожился. Просто не ожидал таких речей от Марины, убежденной комсомолки. А если она говорит не от себя? Если у нее такое задание — выявить у Дюши Соколова родимые пятна капитализма?

— Марин, — усмехнулся я с холодком, — граница СССР мне представляется линией фронта. По ту сторону — враги. Даже в Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии их полно, а уж на Западе — сплошь! Им на фиг не нужен коммунизм, чтобы счастье для всех, и даром. У них, у всех иная мечта — заделаться большими боссами! Лишь бы помыкать работягами, пухнуть от жира и долларов, франков, марок! И любой эмигрант, как тот Плохиш — перебежчик, изменник Родины.

— А не слишком жестко? — прищурилась Пухначёва.

— Нет! — отрезал я. — Эмигрируют мещане, и плевать они хотели на хваленые свободы и права человека! У них иное желание — дорваться до западных магазинов, где сто сортов колбасы! Вот и рядятся в правозащитников и прочих «борцов с кровавым кремлевским режимом», начинают швыряться по СССР банановыми шкурками и собственным помётом… прямо, в каком-то обезьяньем неистовстве! И… разве я вешаю ярлыки? Вот, представь себе, что все эти новгородцевы, солженицыны, годуновы и прочая мразь до сих пор здесь, у нас, зато страны НАТО оккупируют Советский Союз… Куда, по-твоему, все эти власовцы побегут? В военкоматы, чтобы добровольцами на фронт, или в леса — партизанить? Нет! В комендатуры натовские побегут — преданно служить новой власти, истово вылизывать буржуинские задницы! Одни — переводчиками или ведущими «Русской службы Би-Би-Си», а другие — карателями. Вот такой тест, Мариночка.

Девушка зарумянилась, и опустила вздрагивающие ресницы.

— Это… — с трудом вытолкнула она. — Это тоже был тест. Извини!

Вскочив, Марина выбежала в коридор, а я обессиленно отвалился на скрипучую спинку стула. Вежливо пропустив Пухначёву, в «кают-компанию» шагнул Резник и сдавленно фыркнул:

— Помирились!

«Третья мизансцена, — подумал я, релаксируя. — Хэппи энд!»

Вторник, 12 декабря. День

Москва, Ясенево

Минцев шагал по красной, глушившей шаги «кремлевке», до того задумчив и рассеян, что не смотрел по сторонам, уставившись в обтянутую серым пиджаком спину Андропова, ступавшего впереди. Лишь войдя в приемную, он встрепенулся, здороваясь невпопад, а полностью вернулся из мысленных далей, когда очутился за порогом кабинета.

— Значит, Жора, вы считаете, что проверка удалась? — заговорил председатель КГБ, раздергивая плотные шторы.

— Да, Юрий Владимирович, считаю, что удалась. Более или менее…

Подполковник замешкался, но Андропов, живо обернувшись, указал ему на кресло у столика «для бесед». Хозяин кабинета присел одновременно с гостем, облокотился на столешницу и сцепил нервные пальцы.

— Ваши доводы, Жора. Для зачина, так сказать…

Минцев заерзал.

— Ну, во-первых, отписки «Волхва» и «Сенатора» пересекались лишь частично и, я бы сказал, косвенно. Вот, скажем, вопрос об экономической войне с Японией… В обоих ответах присутствует отсылка к «ковбою Ронни», но «Волхв» лишь предполагает… экстраполирует, как выражаются математики, дальнейшие события, а вот «Сенатор» прямо утверждает, что изберут именно Рейгана, что он выполнит свои предвыборные обещания и обложит японцев заградительными пошлинами. Впрочем, самое любопытное «Сенатор» изложил в конце. «Рейганомика», по его выражению, будет подпитываться внутренними и внешними займами, из-за чего Америка начнет жить в кредит, и долги вырастут до размеров, просто колоссальных — триллионов, десятков триллионов долларов. И однажды наступит срок, когда вся эта гора зеленых бумажек рухнет, похоронив под собою экономики капстран!

— Да, — кивнул Ю Вэ, складывая ладони, — меня этот пассаж тоже впечатлил. Но еще больше понравился вывод «Сенатора»…

— Что не стоит ждать краха шатких американских финансов, а подпихивать их — и пусть падут? — хищно оскалился Георгий.

— Именно, — губы Андропова изогнулись в добродушной улыбке. — «Сенатор» щегольнул новым словцом… «Дедолларизация».

— Я, конечно, не финансист, — осторожно проговорил Минцев, — но, мне кажется, о подобной стратегии стоит подумать всерьез.