Спасти СССР. Реализация

— Ага… — протянул Громыко, внимательно глядя на Андропова.

— Иными словами, — хладнокровно продолжил Ю Вэ, — СССР не только в Польше рассматривается как определенная страховка — в первую очередь, ресурсная — но вовсе не в качестве «лидера роста». Просто в Польше сложилась обстановка, наиболее подходящая для экспериментов Бжезинского, в отличие, скажем, от Болгарии или Чехословакии.

Кириллин посмотрел на председателя КГБ с неожиданным уважением, но и удивления не скрывал, а «Мистер Нет» медленно выговорил:

— Скажите, Юрий Владимирович, вы подозреваете какую-либо из рабочих групп… скажем прямо — в утечках? Знаем ли мы сейчас точно… с учетом того, что я стараюсь не наводить напраслину на конкретных людей… кто в ходе неформальных обсуждений с оппонентами «делился» чувствительной информацией? Хотя бы для поднятия собственной значимости в глазах собеседников?

— Да, — хладнокровно ответил Андропов. — Это Арбатов и его группа. Я не обвиняю Георгия Аркадьевича не только в «предательстве», но и в непреднамеренной утечке «чувствительной информации» — хотя бы потому что, в какой-то степени, представлю себе, как тонка и зыбка грань допустимого, когда возникает ситуация личной ответственности. Особенно в свободных контактах, не скованных требованиями протокола или конкретных инструкций любого рода. Когда, например, приходится решать и притом немедленно — сообщать или не сообщать оппоненту или даже противнику некую информацию, не составляющую номинально особого секрета, но при этом такую, которая, будучи доведенной до оппонента, может поспособствовать решению нашей собственной задачи. Или просто повысить общий статус сообщений оппоненту, придавая нашей позиции дополнительную, иногда критически важную толику веса.

Но, с другой стороны, та же информация может навести аналитиков оппонента на определенные предположения, которые, будучи подтверждены или опровергнуты по иным каналам, выявят для него какие-то особенности нашей позиции — ее формирования, обеспечения и тому подобного. И, таким образом, могут раскрыть ему точки уязвимости нашей позиции! Что уже нанесет нам ощутимый ущерб. Вообще же упоминание фамилии Арбатова в данном контексте вызвано двумя обстоятельствами: статус именно его группы, пожалуй, наивысший среди привлеченных специалистов. Плюс — фактический иммунитет «арбатовцев» от организационных последствий возможной неудачи по результатам их работы. И всё это на фоне сложившейся уже традиции внешнего общения! То есть, вероятность косвенной утечки именно в этой группе — максимальна, на мой взгляд.

— Понятно… — заворчал Громыко, нахохлясь. — Ну, что же, товарищи… Выводы со второго тура мы сделали: нет, они ничего не понимают, обязательств не выполняют! Подстраховываемся через наши контакты в ПОРП — и меняем команду Герека на команду Милевского! К-хм… Присаживайтесь. Надо обсудить инициативное предложение товарища Хонеккера нашему Генеральному — о разработке «коллективных мер для оказания практической помощи польским товарищам». Будем подключать к работе с «бетоном» немецких товарищей…

Глава 10

Пятница, 29 декабря. Утро

Ленинград, Измайловский проспект

— … На очередном пленуме Польской Объединенной Рабочей Партии состоялось голосование, по итогам которого Первым секретарем ПОРП был избран Мирослав Милевский, заместитель министра внутренних дел и кандидат в члены ЦК ПОРП, — бубнило радио с неистребимым жестяным призвуком. — В своем выступлении товарищ Милевский сказал, что свой высокий пост он занимает в трудное для Польши время, но тем не менее полон решимости отстоять все завоевания социализма, а также обеспечить неукоснительное соблюдение законности и порядка. Первый секретарь ПОРП отметил, что партии необходимо очиститься — и повернуться лицом к рабочему классу, ответить положительно, и словом, и делом, на справедливые требования трудящихся.

— Новости спорта, — перехватил эстафету энергичный женский голос. — В Тбилиси завершился чемпионат СССР по шахматам. В долгой и сложной борьбе победу одержал Михаил Таль. Второе место завоевал Виталий Цешковский, на третьем месте — Лев Полугаевский. Хорошую игру показали хозяева чемпионата — гроссмейстер Тамаз Георгадзе, шахматист активного позиционного стиля, занял почетное четвертое место…

Старенькую «Неву», вещавшую с резной полочки, я слушал одним ухом, другим внимая опаздывавшей маме.

— На обед сваришь себе пельмешек, ладно? — суетилась она, пытаясь одновременно набросить шубку и застегнуть «молнию» на сапоге.

— Ладно, ладно… — ворчливо ответил я, опускаясь в позу рыцаря у ног прекрасной дамы. — Давай, застегну…

— Да я сама… — отозвалась мама слабым голосом, что в переводе с женского означало согласие. — А… У вас сегодня мало уроков?

— Мало будет завтра, — пропыхтел я, дотягивая тугой замочек. — А вот некоторые начнут сегодня отмечать… Прямо на рабочих местах…

— Скажешь тоже! — неубедительно фыркнула родительница. — Так, чисто символически… Спасибо, Дюш! Пока, пока!

Шарф она намотала на пороге, шапочку надела на лестничной площадке, а короткую шубейку застегивала, торопливо цокая по ступеням. Вздохнув, я прикрыл дверь и вернулся на кухню.

Радио напевало ясным голосом Сенчиной, но я его выключил. Мне и новостей хватило. Милевский… Милевский…

Да, этот поляк, в отличие от желеобразного Герека, способен действовать решительно и жёстко. Победа?

«Посмотрим, — подумал я уклончиво. — В любом случае, Бжезинский напрягся. Збиг так надеялся, что Кароль Войтыла поселится в Апостольском дворце — и на тебе. А теперь и вторую влиятельную фигуру убрали с доски! И чем играть? Ладно, посмотрим…»

Глянув на часы, я решительно отрезал ломоть от батона и щедро намазал его маслом. Чай еще не остыл, но уже не обжигал.

В самый раз…

Тот же день, позже

Ленинград, улица 8-я Красноармейская

Там, где сходились оба коридора и гулкая лестница, вся стена была увешана стенгазетами. С листов ватмана глядели бородатые Деды Морозы и румяные Снегурочки, вихрем мчались тройки и разлаписто ершились наряженные ёлки. «С Новым 1979 годом!»

Читать школьные дацзыбао мне было некогда — звонок на большую перемену звал в столовую. Торопливо шагая, я лишь улавливал новогодние приметы — резные снежинки на стеклах окон, серебристые струйки «дождика», прицепленные к потолку мокрыми клочками ваты, гирлянды под потолком — первоклашки весь урок резали цветную бумагу на полоски и склеивали их в колечки, мастеря звенья мягкой цепи…

В столовке бурлила жизнь — гвалт стоял, будто на стадионе в решающую минуту пенальти. Я, как человек положительный и степенный, взял поднос и занял очередь, свысока взирая на кипение страстей.

— Макароны с поджаркой. И чай. С рогаликом!

Шестнадцать минут до звонка, можно не спешить. Я занял столик у окна. Рядом, отрешенный от земного, насыщался Паштет.

Всё, как обычно, и надо было напоминать рассудку, что два дня спустя случится перелом лет — истает последняя секунда года уходящего, и тотчас же затикает следующий, семьдесят девятый.