Спасти СССР. Реализация

— Уже! Уже думают — я напряг Е Пэ и… парочку «голубятен», — председатель КГБ усмехнулся. — А что вас еще зацепило?

Подполковник поморщился.

— Если честно… Сильней всего на меня подействовали гадости, изложенные «Сенатором»… Эти извращенцы у меня из головы не выходят! Однополые браки… Не женщина, а «менструирующий человек»… Не мама, а «родитель А»! Юрий Владимирович! Тошнит с такого будущего!

— А это не наше будущее, Жора, — тонко улыбнулся Андропов. Осторожно откинувшись на спинку кресла, он погладил ладонью полированную столешницу. — Меня лично впечатлил ответ по Китаю… Вернее, по переносу производства из Америки в КНР. Это выгодно всяческим корпорациям и банкам, но Соединенные Штаты останутся без промышленности. Детройт, столица автомобилестроения, превратится в город-призрак! И ведь это важно, Жора, очень важно — знать будущие слабости вероятного противника, тем более, среднесрочные! — Ю Вэ задумался. — Вот что… По-хорошему если, по-человечески… этого… Соколова надо аккуратно выводить из игры, но тогда мы утратим хорошую возможность хоть как-то влиять на США. Видеть и понимать проблемы, которые десять-двадцать лет спустя изменят политический ландшафт Запада, оголят новые болевые точки! Да и польский трек даст жару. А посему… — Он задумчиво покусал губу. — Поиграем, Жора, до февраля… Или до весны… А там посмотрим!

Глава 9

Суббота, 16 декабря. День

Ленинград, проспект Газа

Пухлые серые тучи, занавесившие небо с утра, к полудню поредели и побледнели — проглянула вышняя лазурь, а по ней плыли облака. Правда, им недоставало ярой белизны — кумулюсы выглядели густым дымом костра, в который подкинули прелой листвы. Но пусть хоть так…

Терпеть не могу вставать рано, когда за окном стынет чернота ночи! А светлые часы в Ленинграде коротки, после четырех опять стемнеет…

Я прищурился на тускловатый солнечный блеск. Растопить мерзкую слякотную снежную кашу ему не по силам, но смутные тени очертились-таки. Четче проступили конструктивистские объемы домов и черные фракталы деревьев. Забытые с «ноябрьских» флажки на крашеном серебрином столбе играли с ветром в бойкий алый трепет.

Словно приветствуя дневное светило, из-за дверей военно-патриотического клуба вырвался дружный хохот, мешая спектры веселья — поверх несдержанного мальчишеского гоготанья хрустальными фонтанчиками проливался девичий смех.

А я в который уже раз пожалел, что не могу опроститься, забыть о своей химерической натуре и просто жить, огорчаясь по сущим пустякам и радуясь мелочам бытия…

На крыльцо, увертываясь от Иры, выскочил Паштет. Он приседал, вжимая голову в плечи и прыская в ладони, а девушка лупила его тугой скаткой ватмана, не больно, но гулко.

— Вот тебе! Вот тебе!

Завидев меня, Пашка извернулся, хватая Родину в охапку, и отрапортовал, срываясь на хихиканье:

— Здравия желаю… тащ командир! Ведем… боевую и политическую… подготовку!

Девушка не вырывалась, мстительно щуря глазки, но, стоило комиссару броситься к дверям, как она взвилась, замахнулась скрученной стенгазетой, и ринулась следом, восторженно крича:

— Прибью!

Посмеиваясь над парочкой, я перешагнул порог и сразу окунулся в знакомую атмосферу. В клубе буйствовала вполне школьная энергетика — шумная и позитивная, хоть и не встретишь здесь никого, младше восьмиклассника.

Взрослые дети научены были сидеть смирно на уроках, но приходя сюда, где все знали друг друга, чувствовали себя, как на длинной-предлинной перемене. И укротить их пылкий энтузиазм, их пытливый азарт было невозможно. Да и зачем?

Я же помнил, как плакали девчонки, откапывая костяки в истлевших гимнастерках, как лица парней стягивала непривычная суровость. И в клуб они приходили не для того, чтобы потусоваться. Ну, не только для того. Вон, Ирка с Ясей и Мелкой, как самые усидчивые, неделями терпеливо отклеивали, настойчиво раскручивали слипшиеся бумаги, орудуя пинцетами — и все ходили на цыпочках за их согнутыми спинами, говорили шепотом… Зато как орали и приплясывали, когда на серых шершавых листочках протаивали буквы! Общая радость, общее горе — чего же боле?

Мне навстречу выбежала Мелкая. Засияла, прижалась легонько, робко требуя ласки. Я погладил девушку по плечу — и заработал теплый благодарный взгляд. Слава богу, что не жаркий…

— А я пирог испекла! — выпалила Тома, чтобы порадовать. — С малиной! Ягода, конечно, мороженая, кислая, но я варенья добавила… О, а еще Марина забегала, вафель передала, с вареной сгущенкой!

— Пухначёва?

Наверное, Мелкая учуяла нотки неприязни в моем голосе, и внимательно заглянула мне в глаза, но я не стал развивать тему. Улыбнулся, будто сама непосредственность, и спросил:

— А как там Софи? Давненько я нашу врачиню не видал!

— Работает! — успокаивающе молвила Тома. — Работает и учится. Иногда засиживается допоздна, и тогда я гоню ее спать… Бывает, что приходит усталая и… потухшая какая-то. Один раз, помню… Было часов одиннадцать, двенадцатый пошел, а она сидит на кухне, конспекты и учебники — аккуратными стопочками… И полбокала вина — у нас осталось со дня рождения. Софи меня не видела, я стояла за углом, где резная полочка и штора… А она сидит — голова опущена, плечи поникли… А потом встала, медленно так, будто старенькая, и выплеснула вино в раковину!

— Молодец, — сказал я серьезно.

— Да, — кивнула Мелкая. — Я думаю… Я думаю, ей трудно. Не потому, что много работы, а… Просто у Софи никого нет. — Она покраснела, бормоча: — Ну, ты понимаешь…

— Понимаю… — вытолкнул я, машинально водя ладонью по гладким густым волосам — и не опуская глаза на довольно жмурившуюся девушку.

Обычно взрослые дяди и тёти радостно восклицают: «Ого! Ну, ты и вымахал за каникулы!» Как будто дети только летом растут, словно овощи на грядке… Вон, как Тома вытянулась за осень, уже и Афанасьеву догнала! Но пусть пока Мелкой побудет, чтобы не путать. Да… Не путать…

Я опасливо, боясь выйти за приятельский формат, обнял Тому за плечи, ощущая ее доверчивую покладистость.

— Всё еще будет — и у Софи, и… — Кляня себя за неосторожные слова, я неуклюже вывернулся: — И вообще!

Но девичьи глаза настойчиво ловили мой взгляд.

— И у меня? — требовательно спросила Мелкая.

— И у тебя, — обреченно выдохнул я. Кряхтя в душе, состроил улыбку: — А Паштет знает про пирог?

— Паштет! — хихикнула Тома. — Паша? Нет, он только вафли видел… О! Совсем забыла сказать — к нам Светлана Витальевна пришла! С тортиком!

— Чернобурка? — ляпнул я, вызвав новый прилив хихиканья.

— Она же не Лапкина уже!

— Да вот… Привык как-то. Ты только сама ее не зови так!

— Не буду! — пообещала девушка, мотнув тяжелой пружинистой гривкой.

Из «кают-компании» нахлынула волна веселого гомона, донося тревожный Пашкин зов:

— А чай?

— Андреев! — я узнал смешливый голос комитетчицы. — Не увлекайся, а то отрастишь пузико, как у меня!

— Не-не-не!

Мы с Мелкой прибавили шагу, и вместе вошли в общую комнату. Тома, Кузя, Яся, Алёна, Ира, Зорька и застенчивая Лиза из двести семьдесят шестой школы обступили Чернобурку, как фрейлины императрицу — чекистке выделили кожаное кресло, и она восседала, как на троне, прикрывая весьма округлившийся живот балахонистым сарафаном. Растянутый кардиган не сходился.