Спелый дождь

Уж не рявкнут вдогонку мне:

«Стой!»

Только память порой,

Как граната,

Саданёт и поднимет года...

Все, кто грел Магадан и Анадырь,

Уходил, пропадая во льдах,

55

Все, кто полз по полярному снегу,

В безысходности

Шёл на рывки,

Кто убит при попытке к побегу -

Все вы в сердце моём, мужики!

И былой СВЭ*, и уродина -

За гонимых, за проклятых нас

Я приполз

В тебя веровать,

Родина,

Надсадив сухожилья о наст.

1989 г.

ШАГ ВТОРОЙ

Обогащённый общением с Е. Ш. Галимовой, почувствовавший мораль-

ное право расстаться, хотя бы временно, с необходимостью ежедневно

отрабатывать по восемь часов на производстве, Михаил садится за пи-

шущую машинку и приступает к воплощению того, о чём заговорил ещё

в лагере:

Есть в душе моей такая рана,

что когда-то полыхнёт огнём...

Это и сейчас практически ещё не освоенный пласт. Проникнуться во

всей полноте темой может только тот, кто пережил. Прошедших через всё

это и сумевших не загинуть на этапе, не спиться, не вернуться назад в

преступный мир, не выброситься на воле из окна - мало. Ещё меньше

таких, кто сумел-таки обойти эти загородки и... обрести голос, получить

образование. Наконец - иметь талант!

Но даже уметь сказать - мало. Нужно еще быть услышанным, ощутить

воспринимающую тебя аудиторию. Ну хотя бы немножко, чтобы уж не

совсем в обитой подушками комнате звучала проба песни. Для массовой

аудитории посыл: «Все люди - братья» - это же... теоретически. И чем че-

ловек интеллигентнее, тем труднее сделать это искренне!

Я заметила это по общению на «Стихах.Ру». Люди готовы проникнуться

болью ветерана Великой Отечественной войны:

Но дымится земля под ногами

Десять лет,

Двадцать лет,

Тридцать лет,

но их раздражает:

Стоит над тундрой тень моя,

На сорок лет меня моложе.

– Сколько же можно помнить зло, ковыряя старые раны и повторять

одни и те же круги ада?
– говорит критик.

* Социально вредный элемент.

56

– О другом скажут другие, - отвечает поэт.
– У меня не отболело.

– А может, приподняться над всей этой грязью? Подумать о душе? Дело

чести - сохранить её чистой.

– У меня не чистая, - говорит поэт и, подумав, добавляет: - В грязи

истории.

– При чем тут история? Она всегда не подарок. Вспомним Древний Рим,

ку-клукс-клан или режим Пол-Пота... Да мало ли примеров. Лучше обер-

нись на себя.

– «От себя голова поседела».

– Чем же гордиться?

– Хочу, чтоб «после нас осталось две капли боли, но не море лжи...»

Есть психологический барьер: невозможность применить заповеди

Христа по отношению к тому, кого по воспитанию и общественной форма-

ции считаешь намного ниже себя. Мы с Мишей не встретили практически

ни одного воспоминания политзаключённых сталинских лагерей, где не

было бы сказано нехороших слов в адрес уголовных. А ведь и те, и другие

были порождением одной тоталитарной системы и вместе от неё страда-

ли. В определенной степени - братья по несчастью, как в картинке, где

изображение зависит от угла падающих лучей. Александр Солженицын

тоже смотрел на уголовный мир сверху вниз. Не сомневаюсь, у него были

к тому веские причины. И всё же, всё же, всё же...

А поэт и критик продолжают свой бесконечный спор.

– Покайтесь перед нами, убийцы наши. Мы вам всё простим, - говорит

поэт.

– Кому каяться? И перед кем? Никого нет. Все умерли. Даже страны нет.

– Перед детьми войны.

– Но уже давно изданы повести Анатолия Приставкина, Виктора Аста-

фьева. Тебя вон печатают. Мало кто читает, но ведь рот не затыкают. Это

и есть покаяние. Даже фильм с таким названием вышел. Войны давно

нет.

– Война продолжается. Множатся ряды малолетних преступников, при

царском режиме такого не было. Тюрьмы переполнены.

– Тоскуешь по царизму?

– Да нет! «Белое и красное крыло гибельной метелью замело».

– И что же ты предлагаешь?

– Не дуди, полководец, в дуду,

Накликая другому беду.

Позабудешь -

Погостная птица

На гнездовье к тебе возвратится...

Виляет история, делает такие повороты, что и в страшном сне не при-

снится. Вчерашний страдалец за народ - по сегодняшним меркам терро-

рист. То Ленин и партия - «славься на все времена», теперь царя причис-

лили к святым. А у поэта:

К небу, в землю

Землистые лица.

Церковь в кружеве снежном -

Как чёлн.

Вздеты руки:

57

Крушить ли, молиться?

Но - кого?

Но - кому?

Но - о чем?

С годами он все чаще слышит голоса, на которые не может не откли-

каться:

После боев

Святых и правых

Молитву позднюю творю.

Следы сапог моих кровавых

Ведут -

Носками к алтарю...

– Ну и мастер Вы, Михаил Николаевич, - говорят читатели.
– Какого

лирического героя себе выдумали!

Стихи Михаила Сопина проникнуты сочувствием ко всем униженным и

осуждённым обществом, независимо от статей в приговорах. Он не может

иначе, ведь это с ними он делил пайку и нары там, где не принято было

спрашивать: «За что сидишь?» Пришли по разным дорожкам - а теперь

судьба общая. И охрана, кстати, на той же дорожке, одним миром мазана

(это хорошо показано С. Довлатовым в романе «Зона»). Администраторы

даже больше к той стезе прикованы невозможностью сделать карьеру где-