Спираль

Рамаз задумался. У него снова набухли жилы, на лбу и на висках местами выступил пот.

Марина в испуге и изумлении не сводила глаз с его напряженного лица. Страх и любопытство владели ею.

— Вот ты подходишь к холодильнику, достаешь кубики льда, по одному бросаешь в бокалы, наполняешь их ликером и говоришь. Стоп. Кому ты говоришь?.. Да, за столом вас трое — ты, твой супруг и… Прости, не могу разобрать, кто третий… Одно ясно, это — мужчина преклонного возраста. В углу вижу большую керамическую вазу, в ней — камыш или бамбук.

— Рамаз! — воскликнула Марина.

— Постой, не мешай! — Несколько капель пота, скатившись со лба Коринтели, упали на стол. Сильнейшим напряжением памяти он старался представить до мельчайших деталей какой-то далекий день. — Уже вижу. Твой гость — академик Георгадзе. Твой муж Гиви вырядился в тренировочный костюм. Костюм красного цвета. Ты долго умоляла его одеться поприличнее, ведь сегодня в гости к тебе придет директор. Он не поверил. Вернее, терзаемый подозрениями, нарочно оделся так вызывающе. Он неприязненно встретил академика. Не улыбнулся, угрюмо стиснул поданную руку. Я ясно вижу — он ревнует тебя к престарелому академику. Во всяком случае, ему не по нраву приход начальника супруги.

— Рамаз! — громко и умоляюще вырвалось у Марины Двали, и она тут же оглянулась по сторонам, не слышал ли кто ее возгласа.

— Что нужно старому академику у тебя? — продолжал Коринтели, делая знак женщине, чтобы она не мешала ему. — Кажется… Кажется… Конечно, ошибки не может быть, он принес тебе новую работу, чтобы ты ее перепечатала, ибо никому, кроме тебя, он не доверяет ее печатать, хотя и тебе не доверяет. Он подсел к тебе и сам диктует текст…

— Рамаз, мне страшно!

У Марины сорвался голос, глаза наполнились слезами. Взгляд ее начинался не от зрачков, а из какой-то глубины за ними.

— Он сидит близ тебя! — продолжал Коринтели, будто не слыша умоляющего голоса женщины. — Ваши колени иногда соприкасаются. Ты вся ушла в работу и не чувствуешь прикосновения колена старика. А академику уже все едино, женского колена касается он или ножки стола. Вижу твоего мужа — видный, крепкий, симпатичный на первый взгляд, но ограниченный и обойденный интеллектом малый. Озлобленный ревностью, он расхаживает взад и вперед по кухне. Смалит сигарету за сигаретой. От острого взгляда академика не укрылось бешенство твоего супруга, но он не принимает его близко к сердцу. Спокойно и четко диктует тебе текст. Слышу звонок телефона. Трубку снимает твой супруг. Ты продолжаешь печатать, однако обратилась в слух, стараясь по ответам мужа понять, кто и зачем звонит. Твой муж вдруг прикрывает ладонью трубку и кричит тебе: «Марина, через десять минут мы должны выходить!» Академик не слышит. Кипя от злости, твой Гиви орет: «Марина, извинись перед уважаемым академиком, через десять минут нам выходить!»

Ты сгораешь от неловкости, у тебя вспыхивают щеки. Ты допечатываешь последнее слово. Точка. Ты в растерянности — что делать? Георгадзе и бровью не ведет. Ты теряешься в догадках, слышал директор или нет громогласную, нарочито подчеркнутую фразу Гиви. Твой муж топает к гардеробу, снимает костюм и уходит на кухню переодеваться. Академик помалкивает, упрямо уткнувшись в листки. От неловкости ты готова сквозь землю провалиться. Вдруг академик снимает очки, собирает листки и кладет их в свой тяжелый портфель. Потом неторопливо поднимается, подходит к столу, берет стакан и пробует ликер. Отпивает один глоток и спокойно говорит, что на сегодня достаточно. Снова звонок телефона. Из кухни в одних трусах выскакивает твой благоверный и хватает трубку. От стыда ты не можешь выдавить ни слова, с тем и провожаешь директора до двери. Твой супруг, разговаривая по телефону, намеренно поворачивается к вам спиной, не обращая внимания на уходящего гостя.

— Перестань! — вскочила на ноги Марина.

Рамаз поднял голову. Глаза его были мутны, будто он ничего не видел — ни возвышающейся над ними горы, ни домов, ни Марины. Перепуганная женщина схватила его за руку, надеясь, что ее прикосновение разбудит его и вернет на землю.

И в самом деле, прикосновение Марины как будто сняло напряжение и отрезвило Коринтели, возбужденное лицо его сразу успокоилось, опали вздувшиеся на висках жилы, на губах появилась улыбка, мутные глаза посветлели.

Марина собралась что-то сказать, но подошел официант и начал накрывать на стол. Подожду, пока уйдет, решила она, безучастно следя за его действиями.

— Я не испугал тебя? — улыбнувшись, спросил Рамаз, когда официант удалился.

Марина поразилась, настолько спокойным было его лицо, а взгляд по-детски наивен и добр.

— Откровенно говоря, до смерти!

— Я устал! — Рамаз схватил пачку сигарет и протянул Марине.

— От чего?

— Каждое такое видение уносит колоссальное количество энергии. Недели две, наверное, потребуется, чтобы собрать новую дозу. — Рамаза уже не удивляла собственная ложь. Наконец он заметил за собой еще одно: он сам верил в свою красивую выдумку.

— Ты всегда способен видеть?

— Способен всегда, но энергия… Автомобиль всегда способен двигаться, только без бензина ему не проехать и метра. Каждое видение дается мне ценой потери большого количества энергии. Если бы у меня хватало ее на один сеанс в день, все тайны мира оказались бы у меня в руках. Поэтому я стараюсь расходовать накопленную в течение недели энергию только на значительные вещи.

— Значит, через два-три дня не сможешь провести новый сеанс?

— Нет, однако сравнительно легкие и короткие эпизоды удается оживить.

— А будущее можешь предсказывать?

— Я не предсказатель. Я могу увидеть какой-то день, который случится через пятнадцать — двадцать лет. Воочию увидеть, что он мне принесет — счастье или несчастье. Естественно, могу лицезреть и свой последний день, день смерти.

— А дальше? — спросила пораженная и испуганная Марина.

— Что дальше?

— Каково твое будущее?

— Я никогда не стараюсь обогнать время. Это мой твердый принцип. В противном случае жизнь теряет смысл.

— Ты прав. Если все знать заранее, жить будет неинтересно. Но можно же внести коррективы в наше будущее, например, избежать автокатастрофы?

— Разумеется. Но никому не дано предвидеть каждый день, каждую минуту. В пределах человеческой энергии — выбрать какой-нибудь один, скажем, такой, как сегодня, день — двадцать первое октября, — ожидающий тебя через двадцать лет. Можно легко обнаружить, что в этот день тебя уже нет в живых. Перед тобой может предстать твоя собственная могила. Однако давай поедим, уже половина второго. — Рамаз наполнил бокалы шампанским. — Вместе с тем хочу уведомить тебя, что я человек суеверный и верю, что в жизни все идет так, как угодно провидению. Я верю, что ничего невозможно изменить и от судьбы не уйдешь.

Рамаза удивляло, почему он не стыдится произносить такие речи, почему не испытывает ни малейшей неловкости. Разве именно его жизнь не была надругательством над самим провидением?

— За нас! — коротко произнес он и выпил.

Марина не прикоснулась ни к еде, ни к шампанскому.

Она все еще не сводила глаз с Коринтели, не в силах разобраться, во сне это происходило или наяву.

— Ты по-настоящему видел мои бокалы и керамическую вазу?

— Конечно, видел! — Рамаз снова задумался, двумя пальцами вращая на столе бокал. — Я видел не только вазу, стол и тебя, не только твоего мужа или старого академика; не только твоя комната со всей обстановкой стояла перед моими глазами, я видел желтоватый на кухне и розовый в ванной кафель, зеленый маленький коврик перед кроватью, японский кофейный сервиз за стеклом серванта, рисунок твоего маленького племянника на книжной полке, золотистый, под старину, телефонный аппарат.