Спираль

Марина, закрыв глаза, ощущала себя счастливейшей женщиной. Самый любимый человек лежал рядом с ней. Время от времени молодая женщина целовала шею Рамаза, длинными красивыми пальцами поглаживая его грудь.

Как быстро все совершилось! Перед глазами Марины встали дни их знакомства. Зажмурясь изо всех сил, она напрягла память, стараясь не пропустить ни малейшей детали из запечатленного на крутящейся сейчас видеоленте.

Через пять дней после поездки в Пасанаури Марина позволила Рамазу остаться у нее на ночь. Она в себя не могла прийти, стыдилась, что, до сих пор испытывая неловкость, говоря Коринтели «ты», уже лежит вместе с ним в постели. Волевая женщина, ни разу за долгие после развода годы не подумавшая разделить ложе с мужчиной, не могла понять, чем обворожил и подчинил ее этот странный и заносчивый молодой человек.

Прежде чем она сняла платье, Рамаз окутал ее угаром блаженства. Голова закружилась, она чуть было не потеряла сознание. Но сильные руки юноши подхватили ее и уложили на постель. Когда все вернулось на свои места, она поняла, что впервые ощутила мужчину. Ощутила и до умопомрачения полюбила человека, превратившего ее в полноценную женщину. С первого дня она решила, что живая не расстанется с Коринтели. Разлуке она предпочитала смерть. Она поняла, что, дожив до двадцати пяти лет, никого не любила по-настоящему. Смешными показались ей увлечения школьных и девичьих лет. Поначалу казалось, что она любит мужа. Может быть, она и любила его, но можно ли сравнить ту любовь с любовью к Рамазу Коринтели? Она как бы прозрела — до этого дня все было иллюзией и имитацией. Сегодня она впервые ощутила любовь, сегодня впервые зародился в ней жгучий страх, от которого нет спасения, — а вдруг чувство Рамаза Коринтели несерьезно, а вдруг ее первая и последняя любовь обречена на гибель. Причин для сомнений как будто не было. После работы они почти не разлучались. Почти каждую ночь Рамаз оставался у Марины. Внимание и ласки его не скудели. Не успевала она запереть дверь, как он уже исступленно целовал ее. Может быть, Рамаз Коринтели со всеми бывал так же ласков и страстен? Но можно ли, не любя женщину, выказывать столько любви?

Может быть, ему просто льстила любовь зрелой, побывавшей замужем женщины? Что будет потом, когда увлечение пройдет?

«Нет, нет, этого не случится!» — протестовала измученная женщина и тут же успокаивала себя, крепче прижималась к его груди и горячее целовала крепкую шею.

Шли дни. Пока они пылали одним огнем, пока бывали вместе, сомнения не терзали ее, но юноша уходил, и оставшейся в одиночестве женщиной сразу овладевали страх и трепет. Страх, изгнанный из комнаты во время пребывания в ней Рамаза Коринтели, вползал обратно, рос и заполнял комнату своей чудовищной, черной и липкой плотью.

«Почему он боится, как бы кто-нибудь не узнал о наших отношениях?»

Вот что давало повод для самой большой тревоги, вот что рождало самые жгучие подозрения.

Рамаз постоянно оставлял машину далеко от ее дома. Первой, разумеется, в квартиру входила Марина. И только пятнадцать — двадцать минут спустя Коринтели открывал незапертую дверь. Когда они ездили за город, он не заходил за ней. Он ждал ее в двух автобусных остановках от дома. Они выбирали такие места, где не бывало ни малейшего шанса встретить знакомых. А в последнее время он как будто опасался ездить и за город. В институте только по неотложным делам переступал порог директорского кабинета. А когда они порой нечаянно сталкивались в буфете, здоровался холодно и сдержанно.

«Может, он просто бережет мою честь?

Или полагает, что увлечение скоро пройдет, и старается не марать мое имя?»

О, что в такие минуты творилось с сердцем! Оно то останавливалось, то судорожно билось. Воздух словно не доходил до легких, и Марина задыхалась.

«Не может быть, не может быть!» — кричала она в душе страшным истерическим голосом, и сердце сразу принималось биться. Сжавшиеся легкие сейчас же начинали жадно вбирать в себя живительный воздух.

«Намерен ли он жениться на мне? Если намерен, обмолвился бы хоть одним словом. Любит ли он меня? А если не любит, если эти нежность и внимание — лишь уловки человека, потерявшего голову от страсти?

Нет, он любит меня, любит по-настоящему! Хотя любовь вовсе не означает, что он собирается жениться на мне. Он, видимо, до тех пор будет со мной, пока не перегорит, пока не исчезнет увлечение.

Что тогда? Останется одно — наложить на себя руки. Я должна спросить, спросить непременно сегодня, что у него на уме».

Но Марина ни разу не спросила Коринтели, что он собирается делать, как представляет их будущее; когда он приходил, молодая женщина снова теряла голову, снова отдавала себя во власть рукам Рамаза и не осмеливалась ни о чем спрашивать.

— Ты меня любишь? — вот единственный вопрос, который она задавала ему в постели.

— А как ты думаешь? — отвечал Рамаз, неистово целуя ее.

— Очень любишь?

— Очень, жизнь моя!

И у нее, погруженной в туман блаженства, пропадало всякое желание спрашивать.

Дня четыре назад вера ее вновь пошатнулась, вновь овладели ею тоска и безнадежность.

— Марина, мне необходимо серьезно поговорить с тобой! — начал вдруг Рамаз.

Прильнувшая к его груди женщина сразу подняла голову и испуганно посмотрела на него. Ей не понравился его голос.

Рамаз, глядя в потолок, продолжал курить. Он как будто избегал смотреть Марине в глаза. Полная ожидания женщина склонилась над ним.

— Мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь? — каким-то обреченным голосом повторила женщина. И сразу ее пронзила одна мысль — не ради ли этой помощи он играл с ней в любовь? Какая может быть помощь от беспомощной секретарши?

— Да, помощь.

— Ты же знаешь, я не откажу тебе ни в чем, что в моих силах.

— Знаю. Поэтому и воздерживался. Пытался провернуть это дело без тебя. Как ни крутился, какие ключи ни подбирал, ничего не вышло.

— В чем же она заключается? — испуганно спросила женщина.

— Пустяки. Нужны лишь твое согласие и поддержка.

— О какой поддержке ты говоришь, Рамаз, ты же знаешь, что ради тебя я в Куру брошусь.

— Знаю, дорогая! — Рамаз приподнялся и поцеловал Марину в глаза.

Она сразу растаяла, чувство страха исчезло. Достаточно было Коринтели приласкать ее, и все сомнения улетали куда-то далеко-далеко, за тридевять земель.

— Слушаю тебя, Рамаз!

— Все, что я скажу, должно умереть в твоей душе.

— Как тебе не стыдно? Разве меня нужно предупреждать? — обиделась женщина.

— Знаю, что не нужно, этим предупреждением мне хочется дать тебе почувствовать всю серьезность дела! — Рамаз бросил сигарету в лежащую на полу пепельницу, резко прижал Марину к груди. Не видя ее глаз, ему было легче говорить. В то же время он понимал, что в его объятиях женщина скорее теряет способность взвешивать и рассуждать.

— Что же это за дело, которое нуждается в подобных вступлениях и предосторожности?

— Сущие пустяки, разумеется, если ты согласна.

— Ты не чувствуешь, что обижаешь меня такими словами? — растаяла Марина.

— Прости, я не имею права обойти серьезную сторону этого несложного дела.

— Ты меня любишь? — неожиданно спросила женщина, энергичным движением освободившись от его объятий и глядя ему в глаза.

— Разве ты сомневаешься в моей любви?

— Ты веришь, что я люблю тебя?

— Еще бы! Не понимаю, почему ты говоришь такие глупости, — якобы оскорбился Рамаз.