Спираль

Девушка в растерянности не сводила взгляда с Рамаза.

— Грузины, да, видимо, и не только они, пока еще не готовы ценить человеческое благородство.

В кабинет заместителя главного редактора влетела какая-то девица в очках. Увидев незнакомого юношу, она извинилась и стремительно выскочила за дверь.

— Да, — продолжал Рамаз прерванный разговор, — мы всех и во всем призываем к благородству. О благородстве твердят по радио и телевидению, в прессе. Прозаики и поэты воспевают его. А на деле…

У Рамаза разгорались глаза.

Мака Ландия как будто постепенно выходила из тумана. На защите диплома Коринтели то нравился ей, то раздражал ее. Целый вечер и два дня затем она старалась разобраться в своих чувствах. Ничего не вышло. А сейчас ей явно нравилось и возмущение юноши, и его горящие глаза, и разыгравшийся темперамент.

— К сожалению, мы нередко отдаем предпочтение тем людям, которые бессовестно и беспардонно достигают намеченной цели. Нам, разумеется, мерзок их нахрап, наша душа полна отвращения и злости. А уважать их мы не перестаем. И чем больше мы их уважаем, чем с большим пиететом относимся к ним, тем больше они наглеют и хамеют. Одним словом, милая Мака, мы еще не созрели, чтобы ценить человеческое благородство. Не пишите заявление. Ваш моральный героизм никто, к сожалению, не встретит аплодисментами! — Рамаз встал. — Не знаю, зачем вы пригласили меня, но приблизительно догадываюсь, зачем приглашают людей на телевидение. Я пока не совершил ничего такого, чтобы бить в бубны и кимвалы и булгачить людей. Кроме того, я по своей натуре не любитель сенсаций.

— Прошу извинить меня за напрасное беспокойство! — улыбнулась Мака, в свою очередь поднимаясь и выходя из-за стола.

Рамаз улучил-таки момент рассмотреть ее ноги.

Мака Ландия была стройной и высокой. Она оказалась даже выше, чем представлялась ему вначале, и почти не уступала ему в росте. Под толстым свитером угадывалось тонкое, гибкое тело.

— Напротив, это я приношу извинения, что обманул ваши ожидания. Счастливо оставаться!

— А знаете, я была на защите вашего диплома или диссертации, — сказала в ответ Мака.

В голове Рамаза сразу прояснилось:

— Знаю, вы сидели в предпоследнем ряду, с краю. На вас было палевое платье и толстый, тоже палевый джемпер.

— Вы действительно заметили меня? — поразилась Мака.

— Неужели вы сомневаетесь?

— Вы запомнили лица всех, кто там был?

— Всех, кто раздражал или интересовал меня.

— А какие эмоции вызвало у вас мое лицо?

— Сначала вы скажите, какое впечатление произвел на вас я?

— Честно?

— Разумеется.

— Я ничего не смыслю в физике. А как человек, не обижайтесь, но вы мне не понравились.

— А теперь?

— Я еще больше укрепилась в своем мнении.

— Благодарю за искренность!

— Теперь ваша очередь. Какой я, Мака Ландия, запомнилась одаренному феноменальными способностями молодому ученому с блестящим будущим, заинтересовала или вызвала раздражение?

— Вы показались мне по-настоящему интересной личностью.

— Вот сейчас, когда мы стоим лицом к лицу и вы знаете мое мнение о вас, ваше мнение обо мне изменилось или окрепло?

— Окрепло.

— Спасибо, вы меня очень обрадовали, даже если это слово продиктовано рыцарством и мужской деликатностью.

— Я сказал совершенно откровенно. Я не люблю ложного рыцарства.

— Ценная черта. Разрешите задать вам один вопрос?

— Пожалуйста!

— Недавно вы сказали, что приблизительно знаете, зачем шли сюда. Во всяком случае, я ясно объяснила секретарю вашего партбюро, что хочу снять о вас документальный фильм.

— Да. Я приблизительно догадывался, для чего вам нужен.

— Прошу вас, ответьте мне откровенно. Вы в самом деле заранее решили отказаться от телефильма или мои молодость и неопытность толкнули вас на этот шаг?

— И то, и другое. А вернее — ни то, ни другое!

Рамаз двусмысленно улыбнулся.

— К сожалению, мне все ясно! — огорченно сказала Мака, направившись к двери.

— Ничего вам не ясно!

Мака повернулась и заметила, что Рамаз не двинулся с места.

— Еще раз повторяю вам, я не люблю шума и сенсаций вокруг моей особы, но я не оставил бы вашу просьбу без внимания, когда бы не опасался одного.

— Чего же вы опасаетесь? — оживилась Мака.

— Откровенно?

— Да.

— Я боюсь влюбиться в вас!

Девушка взглянула в глаза Рамаза Коринтели. Ей хотелось прочитать по его лицу, шутит он или говорит правду.

Рамаза удивил строгий вид Маки.

— Неужели так страшно влюбиться в меня?

— Вы меня неправильно поняли. Может быть, вы, телесценаристка, не найдете ничего привлекательного в молодом ученом, погруженном в физику. Тогда на свете не будет более трагической личности, чем я. Счастливо оставаться!

И Коринтели по обыкновению энергично захлопнул за собой дверь.

* * *

За одним концом стола сидела Мака, за другим — ее отец, Георгий Ландия.

Мака была молчалива, непривычно молчалива. Мать сразу, как она вошла, заметила, что дочь не в духе.

— Ничего, просто устала! — коротко отрезала та.

Отец ничего не заметил. Он ел, наклонив голову, и, вероятно, был занят своими мыслями.

Мака не притронулась к ложке. Упершись локтями в стол, она положила подбородок на кулаки. Сидела и упорно смотрела на отца, терпеливо ожидая, когда он оторвется от дум и заметит, что его единственная и любимая дочь не ест и на ее лице нет обычного беззаботного выражения.

Многоуважаемый Георгий ничего не замечал. Высокая должность, уважение и почтительность окружающих изменили его характер. Привыкший начальствовать, он и дома не мог преодолеть приобретенной в кабинете инерции.

— Доченька, у тебя суп остынет! — забеспокоилась мать.

Даже возглас супруги не подтолкнул отца обратить внимание на дочь. Держа теперь маленькую чашечку, он смаковал кофе по-турецки.

— Папа! — сказала наконец Мака.

Многоуважаемый Георгий поднял голову и показал дочери глазами, что слушает ее. Погруженный в задумчивость, он даже не заметил, как срывается от волнения ее голос.

— Папа! — твердо и категорично произнесла дочь.

Только сейчас поднял Георгий на дочь удивленный взгляд. Ему хотелось сказать ей, чтобы она выкладывала побыстрее, что там у нее, что ему недосуг, пора уходить, но, увидев лихорадочные глаза дочери, он прикусил язык.

— Слушаю тебя, что случилось?

Холодно произнесенная фраза заставила девушку усомниться, стоит ли говорить, поймет ли он, опьяненный своим высоким положением, то, что смущает ее душу.

— Слушаю, доченька!