Спираль

— Слушаю тебя!

Схватив Рамаза за обе руки, Сосо спросил:

— Не обманывай меня, скажи честно, ты действительно Рамаз Коринтели?

В ответ Рамаз громко расхохотался.

— А кем я могу быть? Я еще не развеял твои сомнения?

— Не знаю, может быть, ты — его близнец. Или двойник! Ничего не могу с собой поделать, мне никак не верится, что ты Рамаз, Рамаз Коринтели!

Коринтели снова рассмеялся.

И снова Сосо Шадури забил озноб. Ни один мускул не дрогнул на лице Рамаза. Оно смахивало на грубо намалеванную маску смеха, в круглые отверстия под бровями которой смотрели чьи-то недобрые глаза.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Гоги Ломидзе сразу не понравился Рамазу. Точнее говоря, увидев восторженное лицо сестры, он понял, что Инга самозабвенно влюблена в молодого человека, — именно это и не понравилось Коринтели.

Да выражают ли слова «не понравилось» то чувство, которое охватило Рамаза при виде незнакомого юноши и влюбленной Инги?!

Сестра позвонила утром — у меня к тебе срочное дело, приходи непременно. Рамаз чувствовал себя утомленным, выходить из дому не хотелось. Голос сестры сразу взбодрил его, заставив странно трепетать сердце.

«Господи, когда наконец я справлюсь с собой?!» — подумал он в смятении.

— Как ты? — спросил он Ингу, и ему самому не понравился собственный срывающийся голос.

— Превосходно!

«Превосходно!» Подозрение резануло Коринтели по сердцу.

— Да, превосходно! Приедешь ко мне? Знай, я буду не одна. Оденься получше.

— Кто будет еще?

— Только один человек. Мне очень хочется, чтобы ты ему очень понравился.

У Рамаза перехватило дыхание, он растерял все слова.

— Слушаю!

— Что, Рамаз? Что с тобой? — Ледяной голос брата поразил Ингу. — Алло, алло! Я слушаю, Рамаз!

Рамаз понимал, что рано или поздно наступит роковая минута. Его охватил страх, что Инга выйдет замуж. Что тогда будет с ним? Вместе с тем одна мысль ободряла его: может быть, замужество Инги навсегда вытравит из его сердца то странное чувство, которое он испытывает к сестре.

Он всегда боялся думать о замужестве Инги. Но, может быть, было бы лучше почаще думать о нем, переварить свое чувство и исподволь свыкнуться с ожидаемым ударом судьбы.

— Алло, алло, Рамаз!

— Слушаю!

— Что с тобой, Рамаз, что случилось?

— Ничего, я слушаю тебя! — Рамаз старался превозмочь нахлынувшие чувства, боясь, как бы Инга не догадалась о них. — Какой человек, что ты говоришь?

— Я хочу познакомить тебя с одним человеком.

— Может быть, вы придете ко мне? Я что-то неважно себя чувствую.

— Во сколько нам прийти?

— Сейчас сколько?

— Одиннадцать.

— Приходите в двенадцать.

«Познакомить тебя с одним человеком!» Рамаз повалился на кровать и закрыл глаза. Он не заметил, как из комнаты исчезло солнце. Грянул гром, и полил дождь. Он чувствовал, что стало темно. Гром гремел все сильнее, молнии бороздили небо. Громыхнуло где-то совсем рядом. Струи дождя через открытое окно попадали в комнату.

«Хочу познакомить тебя с одним человеком!»

«С одним человеком…

Может быть, к лучшему, что скоро случится то, что должно было случиться? Может быть, я с корнем выдеру из сердца то страшное чувство, которое пристало ко мне как смола!

Я должен взять себя в руки, должен обуздать нервы. Иначе нельзя!» — решил он вдруг и живо вскочил на ноги.

Комнату опять заливало солнце. Уже не слышался шум дождя.

«Неужели почудилось?»

Рамаз подошел к окну — дворик, зажатый бетонными четырехугольными стенами, весь был в лужах. Ярко зеленела юная листва деревьев.

«Когда он перестал, почему я этого не заметил?»

Он взглянул на небо. Тучи куда-то исчезли. Очищенный дождем воздух был приятен, небо ярче прежнего отливало голубизной.

Одна-единственная туча, плывущая с востока, напоминала огромный невод, руками какого-то голиафа влекомый на город, — еще немного, и Тбилиси окажется в этом гигантском, свинцового цвета неводе.

Рамаз с детства любил майский дождь, любил потому, что даже в самый неистовый ливень ощущал радость и душевный подъем. Внезапное извержение водяных потоков, гром, молнии, просвет в тучах, разноцветная воздушная арка радуги, постепенно озаряемый солнечными лучами умытый город наполняли его безграничными счастьем и энергией. Им овладевало такое ощущение, словно некогда погрузившийся в море город снова всплывал наверх, свободно дышал, ширился и, сотни лет ожидавший солнца, купался в солнечных лучах.

Снова прогремел гром.

Комнату опять залило солнце, и Рамаз понял, что дождь отступил к Ортачала.

Он посмотрел на часы — без пяти двенадцать, подошел к другому, выходящему на улицу окну. Ему хотелось сверху увидеть того «одного человека», которого собиралась привести Инга.

На улице виднелись редкие прохожие.

Рамаза одолевало волнение.

Он подошел к зеркалу. Не понравился сам себе. Тоскливые, безрадостные глаза обведены темными кругами.

«Может быть, одеться получше?

Не стоит. В чем есть, в том и встречу!

А вдруг Инга обидится?

Так все равно лучше. Зачем придавать их визиту особое значение?! Тем более что Инга не сказала, что это за „один человек“».

Он ясно понимал, что помимо злости в слово «визит» подмешана изрядная доля насмешки.

Звонок зазвенел неожиданно.

Тело пронзило током, опешивший Рамаз невольно подумал, не подсоединен ли он к электрическому звонку.

Тяжелым шагом он подошел к двери и повернул ключ.

Не успел Рамаз увидеть гостя, как Инга повисла у него на шее и принялась целовать. Затем, будто опомнилась, разжала объятья и представила ему незнакомого юношу:

— Познакомься, это Гоги Ломидзе!

— Очень приятно! — Рамаз протянул ему руку. — Проходите!

Гоги вздрогнул от прикосновения холодной как лед руки хозяина.

— Садитесь! — Проведя гостей в комнату, Рамаз предложил им стулья.

— Как я соскучилась! Ты почему сразу не позвонил, как приехал? Я, видите ли, из газет должна узнавать о его успехах? Все радуются, все от души поздравляют меня. И Гоги очень рад.

«И Гоги очень рад!»

Гоги с первой минуты не понравился Рамазу, видимо, потому, что очень понравился. Он с завистью смотрел на его выразительные глаза, на хрупкую, но пропорциональную и изящную фигуру. Не обошел вниманием и длинные анемичные пальцы.

«Наверное, музыкант!» — подумал Рамаз, пристально глядя на юношу.

— От всего сердца поздравляю вас, — улыбаясь произнес Гоги, почтительно приподнимаясь со стула и снова садясь.

— Спасибо!

Юноша был одет просто, но со вкусом. За голубым джемпером не ощущалось и признаков мускулов. Да и вряд ли этому тонкому, одухотворенному лицу подошла бы развитая мускулатура.

— Где вы работаете? — спросил вдруг Рамаз.

— Я музыковед. Работаю в консерватории.

Раздосадованному хозяину было не до того, но все-таки стало приятно, что он угадал его профессию.